«Гражданин Босанкур; квартира № 1; всего 4 человека.
Гражданин Пуарье, продавец вина; квартира № 2; пять человек. Гражданин Сен-Бернар, нотариус; квартира № 3; всего 7 человек. Гражданка Морель, модистка; квартира № 4; пять человек и ещё кузина, приехавшая из департамента Об.
Гражданин Дюперре, представитель народа; квартира № 5; 4 человека.
Гражданин Февре; квартира № 6; всего 4 человека.
Да здравствует Республика единая и неделимая!»
Сделанная в конце приписка являлась своего рода коллективным заверением перечисленных лиц в своей благонадёжности.
Корде вошла в вестибюль и встретила сидящего консьержа.
– Спасение и братство! Мне в пятую квартиру, к гражданину Дюперре. Это какой этаж?
– Дюперре нет дома, – последовал ответ.
– Где же он? У меня для него посылка.
– Известно, где: в Собрании.
– А в котором часу заканчивается заседание?
– Когда как. Бывают и по два заседания в день, бывает, заседают до полуночи.
Мария призадумалась.
– Что же мне делать? Есть кто-нибудь в его квартире, кто может принять посылку?
– Прислуги они не держат, – пояснил консьерж, – а гувернантка от них съехала. Вот разве что его дочери… Они сейчас дома. Подождите здесь, я поднимусь и доложу. Как мне о вас сказать?
– Скажите, что я привезла посылку от друга, который сейчас далеко.
– Хм… – молвил консьерж озадаченно. – А как имя этого друга?
И, встретив в ответ молчание, предложил:
– Оставьте посылку мне. Я вручу её гражданину Дюперре, как только он появится.
– Я понимаю, уважаемый, что вы охраняете дом и покой его жильцов, – сказала Мария как можно мягче. – Но эту ценную посылку я передам только Дюперре или членам его семьи.
Бдительный консьерж проникся важным тоном посетительницы и поднялся по лестнице на последний этаж. Марии было слышно, как он звонит в дверь и докладывает о нежданной гостье. Через минуту он спустился обратно, а следом за ним по ступенькам сбежали две хорошенькие девочки в лёгких белых платьицах.
– Это вы пришли к папе? – спросили они, с любопытством разглядывая путницу. – Поднимайтесь за нами на третий этаж.
Очутившись в просторной светлой прихожей, Мария вынула из сумочки перетянутый тесёмкой пакет и отдала его девочкам. Дочери Дюперре были прелестными невинными созданиями. Старшей на вид исполнилось лет четырнадцать, а младшей было не более десяти. Однако наиболее говорливой из них оказалась эта кроха.
– Вы знаете, папы нет; он ещё не пришёл с работы.
– Во сколько он ушёл?
– В десять утра.
– А когда должен вернуться?
– Сказал, что придёт к шести часам вечера, и чтобы мы к этому времени накрыли стол. Он всегда приходит к этому времени, покушает и опять идёт на работу.
«Всё-таки лукавый у них консьерж… – подумала Мария, – Про два заседания сказал, а о том, что в перерыве Дюперре всегда приходит домой пообедать – ни слова».
– Передайте вашему отцу, что эту посылку я привезла из Кана, из департамента Кальвадос, и имею сказать ему кое-что на словах. В шесть часов я снова приду к вам.
– Вы будете у нас жить?
– Нет, я остановилась в гостинице, – улыбнулась Мария (этих девочек нельзя было слушать без умиления). – А вы сами-то давно живёте в Париже? Насколько мне известно, вы приехали из департамента Буш-дю-Рон?
– Из Апта, – уточнила старшая, показывая рукою куда-то на юг. – Папа служил там в мэрии. Потом он уехал работать депутатом в Париж, и мы писали ему, чтобы он забрал и нас. Потом папа приехал за нами, и вот уже полтора года мы живем в этом доме. Здесь тоже хорошо, только очень мало зелени и чистого воздуха как у нас, в Провансе.
«Полтора года… – задумалась Мария. – Значит, Дюперре был ещё депутатом Законодательного собрания».
– В вашей семье ещё есть дети?
– Наш братец Пьер сейчас служит в армии, а братец Эжен – на Коронной заставе.
– А где ваша мама?
– Мама не живёт с нами. Уже давно, с тех пор, как папа стал революционером.
– Ну, а гувернантка почему от вас съехала?
– Марион? Нет, она не съехала, а поехала в деревню навестить больного дядю. Только вот что-то долго не возвращается…
– Понятно, – молвила гостья. – И кто же теперь за вами ухаживает?
– С нами занимаются учителя музыки и танцев. И кухарка ещё приходит, но только по утрам…
Корде не удержалась, чтобы не погладить девочек по головкам (это вышло у неё непроизвольно), одарила их парой сахарных палочек и покинула квартиру. Открывший ей дверь на улицу консьерж заметил, что незнакомка чему-то улыбается про себя.
На обратном пути в гостиницу Марии пришлось вновь переходить через площадь Равенства, где полчаса назад её едва не сшибла чёрная карета. Она на секунду задержалась на том же самом месте. «Всё-таки это был не Марат, – пронеслось в её голове. – По словам девочек, их отец ушёл на работу в десять утра. Стало быть, в это время началось заседание Конвента, и продолжается по сей час. Но если Конвент заседает с утра, а Марат его член и главарь, то как он мог раскатывать в карете во время заседания? Значит, это был не Марат, а кто-то иной. И дьявольская улыбка в окне экипажа принадлежала не предводителю санкюлотов, а другому, неизвестному человеку. Чего только не померещиться в этом причудливом Вавилоне!..»
Из защитной речи Лоз-Дюперре в Конвенте 14 июля
Когда в четверг я возвратился к себе, чтобы пообедать, то мои дочери, которые живут со мною в Париже, сообщили, что мне оставлен пакет из Кана, запечатанный в этом городе и адресованный мне Барбару… Я открыл пакет и нашёл пару публикаций, отпечатанных в Кане, которые предполагалось распространять в Париже, а также письмо, написанное мне Барбару, которое я передаю для ознакомления, чтобы весь народ узнал его содержание.
Письмо Барбару от 8 июля, адресованное Лоз-Дюперре
Посылаю тебе, мой дорогой и добрый друг, некоторые сочинения, которые желательно распространить. Прежде всего это сочинение Салля о Конституции. В настоящий момент оно производит наибольшее впечатление. При случае я пришлю тебе побольше экземпляров.
Я писал тебе через Руан, чтобы обратить твоё внимание на дело, касаемое одной нашей согражданки[53]. А именно: надо извлечь из министерства внутренних дел некоторые бумаги, которые ты мне перешлёшь в Кан. Гражданка, которая передаст тебе моё письмо, сама очень интересуется этим делом. Оно кажется мне настолько справедливым, что я, не колеблясь, принял в нём участие.
Прощай, обнимаю тебя и приветствую твоих дочерей, Марион и друзей. Сообщи мне новости о твоём сыне.
Здесь всё хорошо. Вскоре мы будем под стенами Парижа[54].
Гостиница «Провиданс». 2 часа пополудни
В прихожей гостиницы по-прежнему было безлюдно, куда-то удалилась и матушка Гролье, а за конторкой стоял Луи Брюно. Корде протянула ему ладонь, чтобы получить свой ключ.
– Уже вернулись? – приветливо осведомился он, снимая ключик с крючка. – Так скоро! Вы, верно, не нашли того, кого искали на улице Сен-Тома-дю-Лувр…
– Почему не нашла? – Мария взяла ключ и поправила перчатки. – Прекрасно нашла.
– И… что же?
– Ничего.
Портье хотел сказать что-то приличествующее случаю, но не смог найти, что именно, и только глуповато заморгал глазами.
Мария быстро поднялась на второй этаж. По коридору на детском самокате катался шустрый мальчишка, в котором она узнала одного из постояльцев соседнего с нею шестого номера. Она появилась перед ним столь внезапно, что мальчик от неожиданности выпустил из рук руль, и несущийся самокат врезался в консоль, на которой стояла ваза с цветами. На крик упавшего сынишки из шестого номера выбежали его родители и увидели, как его уже поднимает с пола молодая женщина в белом платье с чёрными мушками. «Ты не ушибся, Альбер?! – встревожилась мамаша, принимая ребёнка на руки. – Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не носился как угорелый! Хорошо ещё, если только расквасишь себе нос, а то ведь можешь свихнуть шею!»
