Солнце близилось к закату, а дилижанс всё катился и катился по ухабистой пыльной дороге, которой, казалось, не будет конца. Наконец за небольшим перелеском блеснула широкая полоса воды: это был один из изгибов Сены, которыми изобиловало нижнее течение этой реки. С западной стороны к берегу нельзя было подъехать из-за крутых обрывов, окаймлявших речную пойму. Некоторое время дорога вела вдоль поймы, пока не нашла пологого спуска к маленькому городку, стоявшему на берегу Сены. Это был тот самый Боньер, достаточно важный в стратегическом отношении пункт, до которого, по уверению Жозефа Одиля, вряд ли дошагает федералистское войско, идущее походом на Париж.

Уже два или три часа путники находились на территории, подконтрольной Конвенту, вследствие чего друзья-якобинцы могли возрадоваться тому, что находятся у своих. Однако картина, открывшаяся их глазам, была отнюдь не отрадной. Не виделось ни крепких застав, ни артиллерийских батарей, ни усиленных дозоров. Изредка то тут, то там встречались мелкие группки солдат, охваченные каким-то хаотическим движением: одни передвигались на юг, другие на север, третьи волокли на себе зачехлённую пушку, но уже на восток. Сначала по дороге навстречу нашим путникам пронеслись драгуны с бряцающими на боках саблями, а через некоторое время этот же эскадрон обогнал их в противоположном направлении. Во всём чувствовались суета и неразбериха.

Посреди всех этих беспорядочных манёвров медленно тащился рейсовый дилижанс из Кана, на который почти никто не обращал внимания.

Наша героиня не могла как следует рассмотреть происходящее за окном. У неё появилась новая забота: как отвадить самозванного ухажёра, который нисколько не вразумился её твёрдым, хотя и учтивым отпором, и всеми способами продолжал с нею заигрывать. На салонном языке это называлось волочиться, если слово такое применительно к тесному купе дилижанса, где все пассажиры сидели друг к другу впритык, обречённые не только видеть и слушать, но и физически осязать друг друга, и где каждый вздох являлся общим достоянием. Жозеф Одиль не долго дулся, разыгрывая из себя обиженного суровым обращением с ним незабвенной «подруги детства», и уже через полчаса, поощряемый приятелем, возобновил свои происки. То он предлагал Марии фляжку с прохладительным напитком, то совал бутылочку анжуйского, то вновь ударялся в воспоминания о счастливых днях, проведённых в имении близ Эвреси, чем весьма располагал к себе общество, втайне сочувствующее переживаниям доброго молодца, в котором упорно не желали признавать друга детства.

Мария притворялась спящей, надеясь, что несносный говорун рано или поздно выдохнется и поймёт тщетность своих усилий. Она почти не открывала глаз всю дорогу от Боньера до Манта. Когда на закате прибыли в Мант и стали менять лошадей, истомлённые пассажиры покинули купе, чтобы немного размять ноги. Мария испугалась, что останется наедине с навязчивым кавалером, и поспешила выйти следом за всеми. Путешествующая компания дружно проводила старушку Дофен и её внучка до ворот станции (они уже приехали), а затем в беспорядке рассыпалась по двору. Солнце закатилось за черепичные кровли старинного городка, и нагретая за день земля понемногу остывала. С Сены веяло прохладой. Приятно было просто постоять на ногах и подышать свежим воздухом.

Разглядев в глубине двора колодец, Мария подумала, что неплохо было бы запастись на ночь свежей холодной водою. Но едва она опустила деревянную кадку на дно колодца, Одиль был тут как тут. Он проворно ухватился за цепь и вытянул наполненную кадку на поверхность.

– Позвольте услужить вам, Мари.

– Благодарю вас, – молвила она подчёркнуто сухо. – Но всё же мне кажется, что вы слишком много уделяете мне внимания.

– И вы знаете причину, – с готовностью пояснил Одиль. – Уже очень скоро, милая Мари, путешествие наше подойдёт к концу и мы приедем в Париж. У меня просто разрывается сердце при мысли о том, что по приезде мы расстанемся, и я вновь потеряю вас после того, как встретил столь чудесным образом…

– Говорите проще, – перебила она. – Что вы хотите? Узнать мой адрес? Вы его не получите.

– О, вы хотите уничтожить меня, Мари! Нельзя же, в самом деле, быть столь жестокой! Позвольте хотя бы питать надежду…

– На что?

– На то, что мы не потеряемся в Париже.

В этот миг на лице у несчастного отобразилась столь невыразимая мука, что Мария невольно посочувствовала ему. В конце концов этот молодец не виноват, что находится в приятном заблуждении, принимая её за свою давнюю знакомую. Как не раздосадована была она его поведением, всё же эти последние слова, произнесённые с неподдельной искренностью, тронули её сердце.

– Ну почему же потеряемся? Вы ведь дали мне свой адрес.

– О, обещайте же мне, что посетите меня! – воскликнул он с энтузиазмом.

Нет, всё-таки нельзя давать мужчинам никакого спуска. Стоит их хоть немного пожалеть, как они тут же садятся тебе на голову! Вот и этот желторотый юнец уже настаивает на свидании.

– У меня имеется также адрес вашего друга. Кроме того, насколько мне помнится, вы намерены прийти на праздник Федерации.

– Конечно, мы там будем! Ради этого мы и едем в Париж.

– Я тоже собираюсь посетить этот праздник, – сказала Мария. – Вполне возможно, вы увидите меня там. И если тогда вы захотите повторить мне то, что твердили всю дорогу, я охотно выслушаю вас.

– Но почему не сейчас?! – нетерпеливо воскликнул Одиль.

– Давайте подождём несколько дней. Обещаю вам, что на празднике Федерации я буду к вам благосклонна. Если вам потребуется тогда моя благосклонность…

У бравого якобинца на этот счёт было иное мнение, и ожидать четырнадцатого июля он вовсе не собирался. Поэтому, улучив момент, когда Мария наклонилась, чтобы зачерпнуть стаканчиком воду из кадки и перелить в свою бутыль, он проворно обхватил её рукою за талию и слегка повернул к себе, верно, чтобы поцеловать в уста. В следующую секунду он получил резкий и сильный толчок в грудь (такой силы он, право, не ожидал от благовоспитанной барышни) и едва ли не отлетел в сторону.

– Не слишком ли вы резвы, гражданин?! – воскликнула Мария, но не гневно, потому что сама была удивлена произведённым ею эффектом; право, ей ещё не приходилось отбиваться от развязных ухажёров. Если бы молодой человек от её толчка упал бы на землю, то она, пожалуй, стала бы ещё извиняться перед ним.

Хотя Одиль устоял на ногах, он оценил неженскую силу своей спутницы и тотчас же понял, что совладать с нею будет непросто. Всё же он не думал отступать: его мужская гордость ни на секунду не могла допустить столь явного поражения.

– Дорогая Мари, – сказал он, вновь приближаясь к нашей героине, – если вы думаете, что у меня недостойные помыслы, то уверяю вас, что это не так. Я человек чести, и в доказательство тому готов немедленно отправиться к вашему отцу, гражданину Рише, чтобы испросить у него вашей руки. Что вы скажете на это?

Торжественный тон, в котором были произнесены эти слова, должен был рассеять малейшие сомнения насчёт серьёзных намерений жениха.

– Неужели, – молвила Мария с невольной улыбкой, – в этом благородном порыве вы даже не доедете до Парижа?

– При чём тут Париж?! – воскликнул честный кавалер, дрожа от волнения и заглядывая ей в глаза. – Речь идёт о нашей с вами судьбе, Мари. Я предлагаю вам руку и сердце.

И, торопясь пресечь те возражения, которые, как он ожидал, могут последовать в ответ на его предложение, поспешно добавил:

– Я не так богат, как ваш родитель, и у меня нет обширных поместий, но, смею вас заверить, это у меня впереди. Ведь мне только двадцать два года! После отца у меня останется дом в Эврё и двадцать тысяч годовой ренты, а кроме того, наследство моего бездетного дядюшки, который проживает в Безье. Это ещё тридцать или сорок тысяч. Уже сейчас я числюсь одним из уважаемых граждан департамента Эр, состою секретарём в секции Свободы и имею все виды, чтобы продвинуться по службе.