— За тот бой, — тихо сказал Григорий Николаевич и смолк. И повторил: — За тот бой мне и присвоили звание Героя Советского Союза. Сначала посмертно. Грамоту о награждении вместе с похоронкой прислали матушке. Потом, когда выяснилось, что я остался жив, вручили то, что было положено: и Звезду, и орден Ленина.

— А остальные? — подал голос Юрик. — Неужели все погибли?

— Все, — последовал короткий ответ.

Р. S.

Я знаю много историй про войну. Правда, почему-то больше всего с печальным финалом.

Когда я писал это произведение, мне хотелось, чтобы всё закончилось очень хорошо. Чтобы остался в живых — из наших бойцов — хотя бы один человек. Чтобы его наградили высшей наградой Родины!

На самом деле я не знаю имён этих людей. И — они погибли все. Все до единого. И наградой им стало только то, что остались они лежать в родной земле. А враг действительно не смог пройти через тот рубеж, который они защищали.

Три немецких танка потом, позднее, отправили в металлолом.

ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ СНАРЯДОВ

Рассказ

В деревне школа большая, хотя и начальная — три класса: первый, второй и третий — двадцать восемь учеников и три учительницы.

В сентябре вместо учёбы — все так решили — вышли на помощь колхозу: картофель убирать. Потому что дожди обещали. Не из райцентра по телефону, а Захар Силыч. У него ноги, ещё в гражданскую белочехами простреленные, ни разу не подводили. Ну и, возраст мудрости добавлял; знал дед Силыч все приметы, какие только можно было. Вот и сказал: через день-два дождь зарядит да надолго.

Председатель колхоза всех деревенских вечером на митинг собрал: попросил, кто может, — больных и старых, — с утра на поле выйти. С председателем ещё парторг[16] из МТС — машинно-тракторной станции — был. Сам из офицеров, по ранению — без руки остался и заикался после контузии — с фронта пришедший. Извинялся парторг, что техники дать не может, на других участках она, но речь такую сказал, что убирать картофель вся деревня вышла. И школьники тоже. Строем. Под барабан. Барабанщиком Фимка-ленинградец был. Лучший ученик — за один год два класса прошёл и третьеклассником стал!

Народ на поле так распределился: один лопатой или вилами копает, другой куст картофельный тащит да отряхивает, третий-четвёртый картофелины в ведро, а после того в мешок ссыпают. Школьников сперва хотели вторыми-третьими назначить, но ребятня самостоятельности запросила. Учительницы опять же учеников своих поддержали, мол, хотим видеть свой конкретный фронт работы.

Мальчишкам-девчонкам шибко слово «фронт» понравилось. Себя бойцами назвали, командиров выбрали, учительниц генералами назначили, председателя колхоза — маршалом.

— Ну, коли так, — «маршал» сказал, — быть по-вашему! — Участок по бороздам ограничил, скомандовал: — Вперёд!

— Вперёд! — мальчишки заорали.

— За Родину! — кто-то добавил.

Тут уж и девчонки поддержали:

— Ур-ра! — закричали.

И поначалу хорошо работали: и быстро, и старательно. Несколько мешков, шутя словно, набрали. Картофелины за собой не оставили: хоть ситом землю просеивай, самое малое зёрнышко и то — в дело! А потом… Ну, что хочешь: по семь-восемь-девять лет каждому — дети же! Уставать стали.

Председатель, маршал то есть, ребят в деревню отправил — на обед, на отдых. Час дал на это дело, да ещё час на дорогу туда-сюда.

Ребятня за пятьдесят минут управилась. Обратно снова под барабан пришли. Ещё бы! Пока обедали, барабанщику письмо с фронта пришло, от отца — почтальонша из района доставила!

Отец у Фимки, сапожник до войны, когда в армию призвали, артиллеристом стал. Сперва подносчиком военную науку осваивал — снаряды к пушке подносил, а там…

Подписано письмо было так: «Ваш муж и отец — наводчик орудия гвардии ефрейтор Семён Исакович». И медалью отца у Фимки наградили — «За отвагу», и к ордену представили, но к какому, Фимкин отец этого ещё не знал.

Передавал Семён Исакович приветы всему своему семейству: жене, сыну, дочери, которой только-только три годика стукнуло. Просил отважный артиллерист кланяться от него колхозу, приютившему ленинградскую семью, сообщал о фронтовых делах. Особенно приятно Фимке было, что отец часть письма посвятил разговору с ним — сыном.

«А тебе, Ефим Семёнович, особенная моя благодарность: за учёбу и помощь мамочке нашей. Прости, если мало пишу, но не до того порой. Месяц из боёв не выходили — ни днём, ни ночью нам отдыха не было. Сутками не спали — такая боевая работа была. Но зато дали фрицам спереди, когда они нас с наших позиций сдвинуть решили, а потом сзади, когда они бежали. Об одном и жалею только: порой снарядов не хватало, чтобы добить эту вражью нечисть — наш расчёт самый лучший в батарее, стреляем точнее всех и быстрее, быстро снаряды заканчиваются. Но это ничего: говорят у вас на Урале, на заводах снаряды сейчас как пирожки пекут: раз-два, и сделано! Главное, чтобы люди там понимали: от их труда и мы на фронте скорее Гитлеру ноги-руки переломаем. А ты, Ефим Семёнович, учись хорошо; я, когда узнал, что ты на одни пятёрки да два класса за один год закончил, так обрадовался — стрелять лучше стал. В первом же бою одним снарядом грузовик фашистский подбил, а другим — пулемёт их вместе с расчётом. Так что, радуй своего папочку, фрицам от моей радости, что ты мне даришь, очень даже большой урон. А когда мы победим, вернёмся обратно в наш Ленинград и заживём лучше прежнего! Это я тебе говорю, Семён Исакович — наводчик самого лучшего в нашей батарее орудия!»

…Работал Фимка до самого вечера молча. Когда кто-то из дружков деревенских спрашивал, отчего так, — без песни, без шутки, — отвечал:

— Некогда!

А сам думал ещё, думал…

Ребят председатель ещё до вечера домой хотел отправить — и без того свою норму перевыполнили, да никто из ребят без взрослых не ушёл. У некоторых мозоли на ладошках лопнули — кровью пошли, а всё одно: на поле остались. До той поры, когда председатель уже всем не скомандовал:

— Шабаш на сегодня! Благодарность моя каждому, но особенно школьникам. Обязательно в райком и районо[17] сообщу, пусть о вас в газете напишут, какие вы есть настоящие советские люди! Бойцы уже не будущие, а настоящие! При первой возможности, обещаю, с меня школе подарок будет!

— Ур-ра! — ребятня прокричала, но вяло уже: сил — до дому бы дойти, перекусить чего, если есть, да спать.

За день поле картофельное почти всё прошли. Осталось немного — клинышек, но клинышек солидный. Всё, что выкопали да собрали, в амбар за день же и свезли, — чего в поле оставлять? Пара лошадей в колхозе имелась — справились.

Часть лопат да оставшиеся мешки до другого дня в поле сложили: чужие там не ходили, а среди своих воров не имелось: пусть до утра лежат — поутру опять же из деревни легче идти.

А надеялся председатель другим днём так же выйти. И школьников опять же попросить — куда без них? Ишь, какое великое дело сделали! Кабы не они, так и наверняка половину урожая попортило бы — под дождём, что ожидался. А так: глядишь, за пару дней да управится колхоз. Как раз до дождя! А ребят-то как жалко! Им бы уроки, да после того поиграть, побегать, книжки почитать, а они…

Наравне со взрослыми бабами. А те — что мужики: каждая за троих. А мужики где? — да на фронте! В колхозе кто? Вот председатель сам: в августе сорок первого ногу миной оторвало — в госпитале полежал, да в деревню: стучи деревяшкой — работай начальником, потому как до войны бригадиром был. Кто ещё? Никола-погорелец — без левой руки с фронта вернулся. Витька-конюх — без правой. За два года, к сентябрю сорок третьего, из сорока восьми мужиков, что в армию отправились, меньше половины там осталось: на шестнадцать похоронки пришли, на одиннадцать — другие бумаги, мол, без вести пропали. Одни бабы да парни безусые в деревне! Саньке, кузнецу, скоро семнадцать — добровольцем в армию собрался. И ведь уйдёт! И ведь возьмут! Хорошо, остальных, если война затянется, не скоро: тем по четырнадцать-пятнадцать. С теми, кому по двенадцать-тринадцать, две бригады пацаньих выходило. С ними, да с бабами, с женщинами, то есть, все планы и выполнять. Хорошо хоть, выполняются: и коровы доятся, и сено убрали, и с зерновыми сладили. Сейчас овощи…