— А врать-то горазд! — старший из полицаев качал головой. — Партизан ведь, по харе твоей наглой видно — партизан! Оружие где?

— Какое оружие? — Петро обрадовался, вспомнив, что ненужный «эм-пэ» оставил у «тридцатьчетвёрки». — Какой партизан? Я из Колядово!

Он хотел сказать что-то ещё, но вдруг столкнулся взглядом со «своим» полицаем…

В этот момент вдалеке, там, где шёл бой, здорово громыхнуло!

Все от неожиданности присели.

«Сдаст! Точно, сдаст! Сволочь!»

— Мужики, это наш, — полицай-предатель смотрел на Петра в упор. — Я его сперва не узнал, морду-то вон — упахал. Через дом от меня живёт.

Петро не поверил своим ушам.

И тут снова громыхнуло.

— Так, хлопцы, пора до дому, — старший потерял к Петру всякий интерес, повернулся к нему спиной. Вглядывался в лес, в направлении невидимого боя: — Как бы сюда не долетело. А господа немцы и без нас справятся.

Двое шагнули за старшим, третий повернулся к Петру:

— На!

Дальше всё произошло очень быстро. Понятный кивок головой в сторону трёх спин. И финка, которую взял Петро из ладони полицая, летит в старшего. Другой нож — «своего» полицая — взрезает спину второго.

— Догоняй!

В падении Петро ухватился за сапог уцелевшего врага, тот повалился на землю и захрипел. Чужая кровь брызнула на лицо…

— Вставай! — тот, которого Петро считал предателем, вытирал нож о куртку убитого. — Меня Иваном зовут… Здесь рядом на поляне ещё двое этих, с повозкой. На повозке пулемёт. Приказ у нас: из леса фрицев поддержать, в спину нашим.

— Нашим? — повторил за полицаем Петро. И неожиданно взъярился: — А ты кто?!

— Предатель, — полицай опустил голову и — поднял её снова. В глазах блеснул странный огонёк. — Я сегодня умру. Я знаю. И хочу человеком остаться. Веришь? — Не дожидаясь ответа, полицай скомандовал: — Бери винтовку, пошли.

Два выстрела слились в целое.

Двое — один рядом с лошадью, другой в повозке возле станкового пулемёта — мешками рухнули: первый в траву, второй в повозку.

Иван и Петро вышли на поляну.

Кто из них промахнулся, они поняли через мгновение.

Лежащий в повозке полицай вдруг приподнялся. И последнее, что запомнил Петро, был наган, зажатый в руке полицая, а затем раздался хлопок выстрела.

Немцы отошли.

— Ненадолго, — вздохнул Голуб. И взглянул на старшину: — Сколько времени прошло, как Петро от нас убежал? Мои часы долго жить приказали.

— А со своими я ещё правнуков понянчу, — добродушно ухмыльнулся Курочкин и, отложив в сторону автомат, полез в карман гимнастёрки. — Буре. Серебряные. На цепочке. Так… — Курочкин взглянул на стрелки, посчитал в уме. — Полтора часа всего минуло.

— Значит, до отряда он ещё не добрался. Быстро же нас фрицы в оборот взяли!

— А если его того, хлопнули? — стрелок-радист «тридцатьчетвёрки» озадаченно взглянул на командира. — Слышали ведь, в лесу из винтовок стреляли!

— Типун тебе на язык! — выругался Курочкин и, убрав часы обратно в карман гимнастёрки, из другого кармана достал железный портсигар. Открыл его, глянул, закрыл и выдохнул: — Живой парень! Точно живой!

Маленький отряд занимал круговую оборону. Танк, лишившись возможности двигаться, теперь и стрелять мог только в одном направлении — снаряд вражеской пушки заклинил башню. Два автомата почти без патронов, пистолет, снятый с «тридцатьчетвёрки» курсовой пулемёт да четыре гранаты-лимонки — всё, что оставалось у танкистов.

Фашисты за время боя потеряли танкетку, бронемашину и два бронетранспортёра.

— Последняя атака будет, — предупредил друзей заряжающий. — Вон, у опушки зашевелились.

— Я в танк, — сказал Голуб. — Вдруг кто под пушку подлезет.

Для последней атаки фашисты подтянули артбатарею и четыре орудия ударили по танку разом.

После первого залпа был ранен старшина Курочкин — в плечо и в ногу Заряжающий танка Шарифзян Сарташев, кинувшийся к механику-водителю перевязать раны, получил контузию — взрывной волной его бросило на броню. Стрелок-радист ефрейтор Семёнов, скрипя зубами, сам вытащил два осколка, вонзившихся ему в бок.

Больше всех повезло командиру — «тридцатьчетвёрка» выдержала восемь прямых попаданий; броня уральская не подвела, да и калибр фашистских пушек оказался не тот. Однако, залп, ещё один, ещё — танк полыхнул огнём.

Прекратив артиллерийский обстрел, фашисты пошли в атаку.

Курочкин несколько раз нажал на спусковой крючок и отложил бесполезный автомат в сторону:

— Всё, патроны кончились.

Семёнов погладил горячий пулемёт:

— У меня на одну очередь.

Сарташев стонал, держась за голову:

— Гранату мне дайте! Гранату!

Голуб, придерживая левой рукой правую, перебитую пулей, приказал:

— Живыми не сдаваться. Взять гранаты!

Пулемётная очередь раздалась в тот момент, когда фашистам до танка оставалось метров десять-пятнадцать. Расчёты немецких орудий были уничтожены сразу же.

— Гранатами по фрицам! — опережая командира, закричал Курочкин, и четыре «лимонки» полетели в опешивших фашистов.

— А-а-а! — Петро кричал, нажимая на гашетку станкового пулемёта. А-а-а!

Лежащий в повозке полицай вдруг приподнялся. Петро увидел наган, услышал хлопок. Человек, бывший предателем, сделал шаг вперёд, заслонив юного партизана.

Петро не знал, надо ли плакать, надо ли сожалеть, одно он знал точно: совсем рядом ведут смертельный бой четыре ещё живых человека.

Пулемёт замолчал так же неожиданно, как и застрочил. Может, закончилась лента, может, случился перекос патрона, может…

Уцелевшие фашисты, забыв про танк, про израненный экипаж, оставшийся без оружия, бросились к повозке. К Петру.

Курочкин вдруг достал портсигар, раскрыл его и улыбнулся.

— Старшина! Ты что? С ума сошёл? — простонал Голуб.

Пётр дождался, когда фашисты подойдут ближе, и снова нажал на гашетку.

Победу они встретили в Германии. Одним экипажем. Одного танка. Уже не старой «тридцатьчетвёрки» с семидесятишестимиллиметровой пушкой, а Т-34-85 — грозной боевой машины.

Разведотряд гвардейского танкового корпуса, доставив в штаб ценные документы и пленного немецкого офицера, вернулся на выручку отставшим танкистам. Но те справились сами.

Старшина Курочкин раскрыл портсигар так, чтобы его увидели все члены экипажа.

— Ромашка? — удивился Голуб.

— Когда первый раз с нами грохнуло… — начал Курочкин. — Ну, когда Петро «Ура!» закричал, на меня цветок этот упал. — Старшина помолчал, собрался с силами. — Сами видите — лепестков на ней пять, остальные взрывом, осколками поссекало. Я и подумал: вот нас пятеро теперь и лепестков пять. Вот этот — я буду, вот этот — командир, этот — Витька Семёнов, этот — Шарифзян, этот — пацан из леса. Четыре лепестка посечённые, значит, быть нам, товарищам, ранеными. Пятый лепесток целый, значит, быть Петру живым и невредимым.

— Постой-постой! — Голуб остановил механика-водителя, собравшегося закрыть портсигар. — Тут ещё лепесток имеется.

— Ну, то не лепесток — огрызок какой-то, — вздохнул-выдохнул Курочкин и без сожаления оторвал от жёлтой мякоти нежный белый кусочек.

— Там в лесу человек остался, — сказал Петро, покачиваясь от пережитого, встал рядом с танкистами. — Его… похоронить надо…

ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

(глава из книги, которая не будет издана)

Юрик так и сел, когда услышал, кто такой на самом деле Григорий Николаевич.

Игорь присвистнул и поскрёб затылок:

— Ничего себе ветеран!

— А за что? — только и смогла произнести Лиля.

— Да долгая история, — попытался отмахнуться от рассказа старик, но ребята не отставали.