Крестьянин знал, что его внуки тяготились нищетой и отсталостью своего деда. Они сопротивлялись, когда он обнимал их и целовал, да и, наверно, не хотели ехать сюда. Впрочем, он не обижался на них. Сегодня у детей не было такого уважения к старшим, как у его поколения. Может быть, такова цена более широких возможностей, открывающихся перед ними. Нарушался непрерывный цикл веков. Жизнь крестьянина мало отличалась от жизни десяти поколений его предков, а вот его сын жил уже лучше, несмотря на увечья, и его дети будут жить ещё лучше. Мальчики гордились своим отцом. Стоило их одноклассникам начать насмехаться над верой друзов, как они заявляли, что их отец воевал с ненавистными сионистами, был ранен и даже убил нескольких израильтян. Сирийское правительство всё-таки не оставалось совсем равнодушным к раненым ветеранам. Сын крестьянина занимался своим скромным бизнесом, и правительственные чиновники не докучали ему — а ведь обычно мелкие бизнесмены немало страдали от бюрократов. Женился он довольно поздно, что для этого региона было необычным. Его жена была достаточно привлекательной женщиной и оказывала уважение свёкру — что, возможно, объяснялось её благодарностью за то, что старик никогда не проявлял желания переселиться к сыну. Крестьянин очень гордился своими внуками — крепкими, здоровыми и упрямыми мальчиками, какими им и следовало быть в таком возрасте. Его сын тоже гордился детьми и преуспевал в своём деле. Вместе с отцом он вышел на поле после обеда. Сын посмотрел на огород, который когда-то полол, и почувствовал угрызения совести при мысли о том, что его старый отец все ещё работает здесь каждый день. Но разве он не предлагал ему переселиться в город и жить вместе с семьёй? Ведь он ему и деньги хотел дать, но отец отказался. Может быть, у него мало нажитого, но упрямой гордости хватает.

— В этом году огород выглядит очень неплохо.

— Да, прошли дожди, — согласился отец. — Появилось много ягнят. Это был хороший год. А как дела у тебя?

— Лучше не бывает. Мне бы не хотелось, чтобы ты так много работал, отец.

— А! — Старый крестьянин махнул рукой. — Другой жизни я не знаю. Здесь мои корни.

Какое мужество, с восхищением подумал сын. Мужество и настойчивость. Несмотря ни на что, старик безропотно переносит все. Он не смог обеспечить сына, зато передал свою стойкость и мужество. Когда юноша пришёл в себя, он лежал, израненный и оглушённый, на Голанских высотах, в двадцати метрах от дымящихся обломков бронетранспортёра. Он мог бы просто закрыть глаза и умереть, с выбитым глазом и окровавленным обрубком левой руки, который врачи потом удалили. Конечно, он мог сдаться и умереть, но юноша знал, что его отец поступил бы по-другому. Поэтому он встал и прошёл шесть километров до пункта «скорой помощи» батальона, принёс с собой винтовку и согласился на операцию лишь после того, как доложил о случившемся. Его наградили за проявленное мужество, а командир батальона оказал ему помощь и облегчил жизнь — дал немного денег, чтобы солдат мог открыть маленькую лавку, и позаботился о том, чтобы местные власти относились к ветерану с уважением. Да, полковник дал ему деньги, а вот мужество он унаследовал от своего отца. Жаль, что старик отказывается от всякой помощи.

— Сын, мне нужен твой совет.

Это было что-то новое.

— Конечно, отец.

— Пошли, я покажу тебе что-то. — Старый крестьянин вывел сына в огород, туда, где росла морковь. Затем он ногой очистил землю с…

— Стой! — испуганно выкрикнул сын, взял отца за руку и оттащил назад. — Боже мой, сколько времени лежит она в огороде?

— С того самого дня, когда ранили тебя, — ответил старик. Рука сына непроизвольно поднялась к пустой глазнице, которую закрывала чёрная повязка, и на мгновение, полное ужаса, перед ним пронеслись события того страшного дня. Ослепительная вспышка, взрывная волна, выбросившая его из бронетранспортёра, дикие крики товарищей, гибнущих в пылающей машине. Это — дело рук израильтян. Они убили его мать, а теперь сделали это!

Но что упало в огород отца? Он приказал старику оставаться на месте, а сам вернулся, чтобы взглянуть повнимательнее. Он шёл с крайней осторожностью, словно пересекал минное поле. В армии он служил в сапёрной части, и хотя его подразделение придали пехоте, их задачей было заложить мины. Бомба, лежащая перед ним, была огромной; похоже, весом в тысячу килограммов. Несомненно, израильская — он узнал по цвету. Он повернулся и посмотрел на отца.

— Значит, она лежит здесь с того времени?

— Да. Она тогда ушла глубоко под землю, и я засыпал воронку. Должно быть, поднялась на поверхность из-за морозов. Ты думаешь, она опасная? Она ведь неисправная?

— Отец, такие бомбы никогда не выходят из строя полностью. Она очень опасна. И так велика, что в случае взрыва уничтожит дом и тебя вместе с ним!

Старый крестьянин презрительно махнул рукой.

— Если она хотела взорваться, то взорвалась бы сразу, как упала.

— Это не правда! Ты должен послушаться меня. Не подходи к этой ужасной бомбе!

— Как же тогда обрабатывать огород? — Логика крестьянина была проста.

— Я приму меры, чтобы её убрали. Тогда ты сможешь спокойно заниматься огородом. — Сын задумался. Действительно, с удалением бомбы возникает немало проблем. В сирийской армии не было квалифицированных сапёров, способных разряжать невзорвавшиеся бомбы. Сирийцы просто взрывали их на месте падения. Такой метод был исключительно прост и надёжен, но его отец не переживёт уничтожения своего дома. Предположим, старик выдержит и этот удар. Тогда придётся забрать его к себе, а жена будет очень недовольна этим. Построить же новый дом будет невозможно — как он сумеет помочь отцу, работая всего лишь одной рукой? Значит, бомбу надо убрать — но кто возьмётся за эту работу?

— Обещай мне, что не будешь входить в огород! — сурово потребовал сын.

— Разумеется, я сделаю все, как ты скажешь, — ответил отец, хотя вовсе не намерен был исполнять приказы сына. — Когда её заберут?

— Не знаю. Мне понадобится несколько дней.

Старый крестьянин кивнул. Может быть, он всё-таки последует советам сына — по крайней мере не будет приближаться к невзорвавшейся бомбе. Она, конечно, мёртвая, что бы там ни говорил его сын. Старик хорошо разбирался в судьбе. Если бы бомба хотела убить его, это бы уже свершилось. Какое ещё несчастье обошло его стороной?

На следующий день репортёры смогли, наконец, взяться за работу. Появился объект, представляющий интерес для аудитории. На автомобиле средь бела дня прибыл Димитриос Ставракос, патриарх Константинопольский, — он наотрез отказался лететь на вертолёте.

— Монахиня с бородой? — произнёс оператор в микрофон, включив максимальное увеличение. Швейцарские гвардейцы вскинули алебарды в знак приветствия, и епископ О'Тул проводил почётного гостя внутрь. Ворота захлопнулись.

— Грек, — тут же заметил комментатор. — Представитель греческой православной церкви, епископ, наверно. Интересно, что ему здесь надо?

— А что нам известно о Греческой православной церкви? — спросил продюсер.

— Они не подчиняются папе римскому. Их священники могут иметь жён. Один раз израильтяне бросили православного священника в тюрьму, по-моему, за то, что он снабжал арабов оружием, — услышали все в своих наушниках чьи-то размышления.

— Выходит, греческие православные священники уживаются с арабами, но независимы от папы римского? Какие у них отношения с израильтянами?

— Не знаю, — признался продюсер. — Было бы неплохо познакомиться с этим поближе.

— Таким образом, сейчас в эти переговоры вовлечены четыре религиозные группы.

— Я думаю вот о чём. Принимает ли Ватикан в этом активное участие или просто предложил воспользоваться своей территорией в качестве нейтральной? — спросил комментатор. Подобно большинству известных комментаторов, он чувствовал себя как рыба в воде, лишь когда на электронном экране, невидимом для зрителей, появлялся текст, который он читал.