Утром о бушевавшей ночью стихии напоминали только мокрый асфальт, лужи и разбросанные там и сям тополиные ветки. Веток было много: от россыпи мелких прутиков до почти внушительных обломков, корявых и узловатых. Шелестов заварил зелёный чай. Растёртая полотенцем кожа прямо-таки горела. Очень хотелось курить. Шелестов трижды бросал эту вредную привычку, потому что бог любит троицу, и трижды не выдерживал — срывался. Как говаривал знаменитый американский писатель Сэмюэл Клеменс, более известный под псевдонимом Марка Твена: "Бросить курить легко. Я сам бросал раз сто". В четвёртый раз он держался уже девятый месяц, хотя сигареты и зажигалку носил с собой постоянно, оправдываясь тем, что носит их для того, чтобы не отказывать просящих у него закурить. "Просящему у тебя дай, и у хотящего занять у тебя не отвращайся".
Шелестов был в отпуске. В кои-то веки отпуск случился у него не осенью-зимой-весной, а летом. С июля по август. В "кои-то веки" — это за несколько последних лет, когда по графику Шелестову доставались самые тоскливые сезоны, где были слякоть, холод, снег, короткие пасмурные дни, долгие ночи и незаметно подкатывающая депрессия, от которой приходилось лечиться водкой, тренажёрами, вылазками в лес, ежедневным бегом (совмещая несовместимое — курение и здоровый образ жизни) и еженедельной баней по выходным.
Наскоро выпив чай, он вышел в гараж. Велосипед, купленный пять лет назад, незаменимая рабочая лошадка, требовал замены подшипников в каретке. Подшипники эти стабильно выдерживали один сезон и на следующий требовалась их обязательная замена. Шелестову надоело каждый год разбирать и собирать каретку, поэтому он купил специальный, легко заменяемый картридж, в котором вал был впрессован в промышленные подшипники. Установив картридж, он немного подумал и, чтобы не делать потом лишнюю работу, снял колёса и занялся ступицами — разобрал и смазал втулки.
Обслуживание техники (даже такой как велосипед) не терпит суеты. Провозившись в гараже до обеда, Шелестов выкатил велосипед и сделал несколько кругов по двору, проверяя качество сборки. Велосипед работал как часы. Скорости переключались точно, тормоза тормозили прочно, лёгкость хода приятно радовала. Шелестов остался доволен результатом своих трудов.
Ближе к вечеру он отправился на велосипедную прогулку. Проехал оживленной магистралью шесть километров до развилки и повернул направо. Направо дорога вела к бывшему посёлку лесозаготовителей. В конце восьмидесятых её полностью заасфальтировали в несколько приёмов, неожиданно бодро начиная и так же необъяснимым образом бросая. Процесс дорожной реконструкции затянулся на три года: с восемьдесят шестого по восемьдесят девятый, а потом леспромхоз, сначала по факту, а позже и на бумаге прекратил существование своё, оставив оказавшимся не у дел бывшим работникам здание конторы лесопункта, помещения лесных складов, станционные козловые краны, узкоколейку с подвижным составом (тепловозами, пассажирскими дрезинами и платформами для вывозки леса) и лесопилку. Дорога стала не нужна, но поначалу об этом никто не догадывался, потому что на месте некогда крепкого предприятия решено было организовать лесохозяйственный кооператив. Надо ли говорить, что из затеи ничего не получилось? То есть кооператив был создан, но просуществовал недолго. Время. Время такое неудачное. Когда деньги делались буквально из воздуха, и легче, и удобней, и проще было распродать оставшуюся собственность, чем долго и трудно пытаться сохранить на плаву тонущее в безнадёжных долгах начинание. Кооператив, продержавшись года полтора, развалился. И тогда настало время ушлых ребятишек.
Для начала ушлые парни выкупили конторское здание и склады. Из конторы сделали продуктовый магазин, склады разобрали на кирпич. Потом наступило время козловых кранов. Краны распилили и сдали на металлолом. Осталась лесопилка и узкоколейная железная дорога. Лесопилка была последней надеждой жителей посёлка сохранить хоть какую-нибудь производственную базу (чёрт с ним, пусть будет канцеляризм) и следующим объектом, на который точили зубы ушлые парни. Купить её не удалось и тогда лесопилка сгорела. И не просто сгорела, а вполне себе качественно, то есть дотла. Последний жирный кусок — узкоколейка — вот на ней ушлые парни споткнулись. Очень серьёзно, вплоть до уголовного дела. Потому что жителям, тем которые остались, эти наглые морды надоели до чёртиков и они, жители, а не морды, написали коллективную жалобу. Написали и отправили: в районную администрацию и куда повыше, аж до самой столицы. Откуда и слетела в столицу пониже официальная бумага — рассмотреть и разобраться. Ушлые парни вмиг растворились, будто и не было их вовсе и всё, что досталось местным после их исчезновения — закрытый магазин (бывшая контора лесопункта), не до конца разобранная железка, старенький мотовоз и два облупленных пассажирских вагончика. С этого момента посёлок стал быстро пустеть, люди перебирались туда, где можно было устроить и устроиться — иначе говоря, найти жильё и работу. Когда из посёлка уехало две трети населявших его людей, к нему, на радость остающимся, подвели газ. И про автомобильную трассу не забыли — поддерживали в рабочем состоянии — делали где ямочный ремонт, а где и заново укладывали асфальтовое покрытие, большими участками. Вот только зачем: и газ, и асфальт, если жителей в посёлке практически уже не было?
Шелестов равномерно крутил педали. Он никуда не торопился, ехал медленно, полной грудью вдыхая напоенный лесными запахами воздух. Ему нравился этот затёртый от частого употребления литературный штамп, потому что потому что он ехал именно так: "дыша полной грудью" и "вдыхая напоенный запахами воздух". Чего-чего, а запахов в этом "напоенном летнем воздухе" хватало. Здесь запах сосновой хвои смешивался с запахом муравьиной кислоты, затхлой стоячей болотной воды, мхов, папоротников, древесной гнили, цветочной пыльцы, сырой земли, листьев берёзы, еловой смолы, пыли с дорожной обочины, гудрона, залитого в трещины на асфальте. Гудрон, понятно, к лесным запахам не относился, но будил в душе Шелестова неопределённые мечтания о дальних походах и долгих странствиях в чужих и родных палестинах.
Смутное чувство опасности заставило его оглянуться. Шелестов повернул голову и... рванул вперёд, налегая на педали изо всех сил. Ленивой рысью за ним бежал медведь. Дикий страх захлестнул душу Шелестова. - И-и-и! - тонким голосом взвыл он, разгоняясь до неимоверной, как ему казалось, скорости. Боясь обернуться, он наддавал и наддавал, бешено вращая педали, в тщетной попытке оторваться от грозного преследователя. Медведь не отставал. Шелестовский рывок заставил его перейти на галоп, но дистанцию он сохранил, так и бежал в метрах в двух позади велосипедиста.
Шелестов быстро изнемог, сбросил скорость и обречённо посмотрел назад. Медведь снова перешёл на ленивую рысь и держался в двух метрах от него, не отставая, но и не сокращая расстояние между собой и велосипедом. Таким порядком они преодолели километра полтора, после чего Шелестов окончательно смирившись со своей незавидной участью быть растерзанным могучим зверем, остановился, бросил велосипед и обратившись лицом к медведю, прохрипел ожесточённо:
- На, сука, жри!
Медведь резко затормозил, плюхнулся на задницу, мотнул башкой, отгоняя налетевшую мошкару и сказал:
- Мужик, ты охренел вообще? С какого рожна мне тебя жрать?
- А с такого! - запальчиво выкрикнул Шелестов. - Медведь же! Хищник!
- Почему обязательно хищник? - кажется, серьёзно обиделся медведь, - мы, медведи, животные всеядные.
- Хищники!
- А вы, значит, такие белые и пушистые? И мяса ни-ни, ни кусочка? И на охоту не ходите, и зверей, птичек не убиваете? И рыбку не ловите?
- Мы — люди. Высшие, разумные существа.
- Не факт, - сказал медведь и потёр лапой нос. - Пилите сук, к примеру, на котором сидите и счастливы. Насчёт высших также не согласен. Мы, медведи, тоже не пальцем деланные. И речи обучены, и счёт, положим, знаем, и нюх у нас, не в пример вам лучше будет. И в природу мы более вас интегрированы. Живём в успешном симбиозе. Конечно, приходится чем-то жертвовать. Болезни там, голод, охотники, отсутствие медицины... Но мы не жалуемся. Переносим стойко... все тяготы и лишения, так сказать...
