Фритигерн расхохотался и, вразвалочку подойдя, забрал у неё полено. Хродехильда, беспомощная, будто волчонок перед зубром, ударила его кулаком в грудь. Он, смеясь, сграбастал её. И даже сквозь толстую ткань свадебной рубахи почувствовал, какие тугие у невесты груди. А бёдра крутые, гладкие… Забыв о голоде, повалил её на шкуры и рухнул сверху. Женщина всё ещё брыкалась, но грудь её становилась всё туже и соски упирались в его тело, словно два камешка – горячая! Он задрал её расшитую рубашку, нащупал курчавый волос меж ног – а там уже словно мёдом намазано.

Он оседлал Хродехильду, и никак не мог найти вздёржку на штанах. Наконец, ему удалось развязать узел – к той поре невеста уже обмякла и податливо впустила его. Только вцепилась пальцами в плечи. А, когда он вошёл в неё, выгнулась, словно кошка.

И не вскрикнула – только вздохнула.

Фритигерна теперь мало тревожило прошлое его жены.

Она сладка и горяча, с ней хорошо. И ей тоже он был приятен – сперва она не хотела выказывать своё удовольствие, только дышала часто, а потом не смогла сдержаться и застонала счастливо. Испугалась – вдруг это прогневает мужа, прикусила губу. Но вскоре выдержка изменила ей, и, уже не сдерживалась, она стонала и вскрикивала. И тем ещё больше распаляла Фритиерна. Кто же из мужей будет сетовать, что ему досталась такая женщина?

И когда Фритигерн с довольным выдохом откатился в сторону, то смог сказать только:

– Ты не бойся. Я тебя не обижу.

Хродехильда молчала, часто дыша.

– И другим в обиду не дам…

Она села, но продолжала молчать.

– Даже дед тебя не обидит.

Фритигерн тоже сел, стянул с ее головы съехавший набок плат, пригладил растрепавшиеся волосы.

– Ты мне не веришь? Боишься?

Она смущённо улыбнулась и по–детски помотала головой. С трудом сглотнула и пробормотала:

– Я… Я тоже… Правда… Я не буду…

Фритигерн испугался, что она сейчас заплачет, и торопливо спросил:

– Есть хочу. Ты куда еду кинула?

Хродехильда охнула и суетливо принялась шарить в полумраке, отыскивая поданный свекровью узел с курицей и хлебом.

* * *

1469 год от основания Мароны. Торговый остров.

– Ты хоть понимаешь, что я сказал? – с отчаянием спрашивает Басиан.

– Понимаю, купец. Ты сказал слова, которые стоят не одного мешка пушнины. А может, и большего. Я скажу риху Витегесу – он наградит тебя.

Мальчишка… Да, разумеется, за этот год он стал солиднее. Держится степенно, говорит медленнее, меньше машет руками при разговоре и не всякому помыслу даёт отразиться на лице. Вроде бы даже выше ростом сделался и в плечах раздался. Усы вовсю растут, и бородка пробилась. Лицо отвердело. Но рассуждает всё равно как мальчишка. И глаза, глаза... – того самого юнца, который, узнав, что Басиан везёт его к хакам, начал радостно визжать и скакать по двору. Ему говорят – смерть за плечами стоит. А он… Только улыбается и отвечает, подражая зрелым мужам, что эти слова стоят не одного мешка пушнины!

Басиан в отчаянии вскакивает и всплёскивает руками.

– Атанарих, разве я говорю о награде для себя?

– Что же, можем и не платить, – смеётся Атанарих. – Хотя твои слова стоят больше, чем все привезённые тобою мечи.

Купец возводит глаза горе, призывая Солюса вложить в эту голову хоть капельку разумения и осторожности. Потом начинает втолковывать, как дитяте малому:

– Атанарих! Хаки собрались под рукой Амшун. Ты понимаешь, сколько теперь их под единым началом? Все хоттын!

Атанарих шевелит губами, загибая пальцы. Потом говорит:

– В степи не менее полутора десятков родов и восемь больших хоттын. Я полагаю, легиона три, а то и все четыре*.

– Вот! А вас сколько будет, даже если со всех хеймов соберутся мужи, способные биться?! Наберется ли в твоей хардусе хотя бы пол–легиона? – продолжает купец. Атанарих с сомнением пожимает плечами – здешние пахари не чета вилланам Крексии, но неповоротливы, будут сидеть по хеймам.

– Покуда они пошли на Ласию. Наберут там эсира, прилипнут к ним те, кто не захотел быть разграбленным. Разбухнет орда Амшун, словно река по весне!

– Зачем ты тратишь слова? – усмехается Атанарих, и глаза его блестят возбуждённо. Басиан никак не может уразуметь: неужели варвар настолько глуп, что не понимает? Нет, понимает всё, и готов встретить смерть как желанную невесту.

– Ты бы видел, что они сотворили с побережьем! Небо черно от пожарищ, земля – от воронов, пожирающих трупы! Не в ту весну, так в другую они повернут в ваши проклятые Солюсом леса!

Атанарих как сидел в кресле, неспешно потягивая молодое вино, так и сидит. Поворачивает золотой кубок в пальцах, лицо неподвижное. Небось, мечтает о славе, которую может снискать в этой войне. «Солюс, помоги мне! – обречённо вздыхает Басиан, – Я помню этого юнца с той поры, как он лежал в колыбели. И, хотя он и не заслуживает, но это дитя мне дорого! Помоги его спасти!»

– Да ты понимаешь, – купец не выдерживает, вскакивает, нависает над Атанарихом. – Ты понимаешь, что они просто сметут ваши крепостицы, как весенняя вода лачугу?!

– Не так скоро, – улыбается Атанарих. – Мы дорого отдадим свои жизни и унесём с собой много врагов. Это будет достойное дело.

– Да ты что, пустая башка, не понимаешь, что… как вы там говорите? – что некому будет сложить песню про ваши дела?! – взрывается Басиан и тут же спохватывается: когда это венделл позволял крексу на себя кричать? Атанарих при оружии и всегда был скор на гнев. Сейчас загорится, как сухая трава. Но венделл только берёт торговца за руку и спокойно говорит:

– Я видел набеги хаков, Басиан. И слышал твои слова. Зачем повторяшь?

Басиан, мученически застонав, открывает рот, но понимает, нет у него слов, чтобы убедить этого упрямца.

– Сядь, Басиан. Разве я дурень, чтобы не понять, к чему ты клонишь? Ты хочешь, чтобы я бросил всё и побежал прятаться под материнским подолом.

Он смотрит на Басиана, снова улыбается и произносит тихо и спокойно:

– Нет. Не трать слов.

Сказал – как камнем ударил.

Некоторое время они молча глядят друг на друга, и Басиан видит насмешку в глазах молодого венделла. Потом его вдруг озаряет сказать:

– Родителей бы своих пожалел. Они уже потеряли в прошлом году одного сына. Так не множь их утрат!

Атанарих враз утрачивает спокойствие:

– Лудериха?

– Хильпериха.

Атанарих шумно выдыхает – странная смесь горя и облегчения.

– Что случилось с ним?

– Поссорился в таберне…

На сей раз вздох был горестный. Атанарих сам налил вина себе и купцу, поднял кубок и произнёс печально:

– Надеюсь, Кёмпе всё же возьмёт его в свою свиту.

И пьёт в молчании. Купец не смеет перечить, хотя про себя подумал, что его меньше всего волнует, сочтут ли их ложные боги смерть в пьяной драке смертью в бою. Венделл, видно, в этом тоже сомневается.

И купец молчит, думает: мальчишка идёт прямо к атерам* в пасть и даже не пытается спастись! Может, всё–таки, одумается, узнав о ранней смерти брата?

Наконец, Атанарих вздыхает и смотрит на купца.

– Плохая новость… Ну, да на то воля Куннан. А как поживают мои достопочтенные родители? Отец… – он сдерживает предательскую дрожь в голосе. – Что ты ему сказал про меня?

– Ничего не сказал, письмо твоё прочёл, – устало отзывается купец.

– И он поверил? Или ты всё же наплёл ему, что я спьяну надавал обещаний?

Басиан в недоумении смотрит на Атанариха. Вообще–то, мальчишка прав – именно так он и думал: что хитрый Рекаред подпоил юнца и вынудил поклясться. Но сказать про это его отцу – наверняка подставить свою шею под меч Кабана.

– Нет… Я только прочёл письмо. Не стану скрывать, я ожидал, что благородная Амаласвинта сейчас заплачет, а славный Хродерик взъярится. Но твоя достойная мать только стиснула зубы и смолчала, а могучий Хродерик и вовсе лицом просветлел. Спросил меня: «И что говорят про этого риха Витегеса? Называют ли этого воина достойным?». Я ответил: «Его считают самым славным и удачливым на всей Оттерфлоде». Меня удивило, что твой благородный отец от всего сердца возрадовался! «Что же, это выбор, достойный мужа чести, – сказал он. – Увидишь его – передай: я благословил сына своего Атанариха. И еще передай ему это». И он, не раздумывая, извлёк из–под своей расшитой туники висящий на почерневшей от времени серебряной цепи кабаний клык и протянул мне.