Объяснение незнакомых слов и выражений.

Переярок – молодой волк второго года жизни, к зиме возвращающийся в семью, где появился.

Суняшница – земляника, рихова ягода – княженика, костница – костяника, синичка – черника, журавлиха – клюква.

Лядина - пахотный участок на месте вырубки или пожарища.

1469 год от основания Мароны, Хардуса на Оттерфлоде.

Ночь. Не видно, где кончается небо и начинается земля. Лишь угадываешь смутно… По небу густо рассыпаны крупные звёзды, а земля внизу – без единого огонька. Совсем не видно, где берёзовые колки, а где – предательская безлесная полоса Хаковой тропы. Атанарих прислушался. Уши сейчас надёжнее глаз. Если движется большое войско – можно услышать вспугнутых зверей.

Нет, всё мирно. В глубине колка звенит ручей, переступают и тихо всхрапывают их собственные кони. Фравита и Фритигерн спят – кто–то из них тихо похрапывает, другой тоже дышит глубоко и ровно. Звенят непрестанно кузнечики, и временами ветер колышет листву деревьев и траву. Мирно…

Когда–то эта благодатная земля была домом его предков. Наверно, в степи ещё можно найти остатки их хеймов и хардус… Бабушка помнила, как хаки изгнали венделлов и арулов с этих земель.

Подумав о благородной Танке, Атанарих невольно припоминает Нарвенну… Нет, ничуть о ней не тоскует, но там сейчас весело. Самый конец лета – время, когда уже можно охотиться. Фрейсы устраивают загонные охоты только осенью, когда хаки точно не сунутся – уходят, кобылицы, к берегам Ласийского моря… А в Нарвенне в эту пору молодёжь собирается и уезжает на охоту – на оленя, на кабана. Загон на конях – настоящий праздник. Не то, что в скрадке сидеть. Атанарих вспоминает, как за несколько дней перед отъездом на заставу у Белого холма, ходил с Аларихом Куницей и Фритигерном на кабана. На низком берегу Оттерфлоды есть полянки, на которых воины хардусы нарочно высевают овёс – кабанов приманивать. А на деревьях по краям делянки устроены помосты – скрадки. По правде сказать, охотиться на кабана из скрадка – то ещё испытание. Зверь–то осторожный и нюхливый. Чтобы не спугнуть его, надо отбить свой запах. Прежде, чем прийти к скрадкам, три дня живёшь в лесу. Три дня, как отшельники, поклонники Солюса! Без тепла, без сытной еды, без женщины!

Хотя лето – такое время, когда особо с женщиной не позабавишься. То набег, то охота. Теперь вот на заставе… Уже, почитай, дюжину дней. А Берта, как назло, стала как спелая ягодка – налилась, округлилась. Прямо всем на зависть. И ничего ей не вредит – ни бессонные ночи во время набегов, ни скудная кормёжка! Даже женщины это заметили, поглядывают на Атанариха, посмеиваются, шепчутся о чём–то промеж себя. Атанарих представляет Берту, и внизу живота начинает предательски ныть и покалывать. Этого ещё не хватало – не зря же воины на заставе о жёнах вообще разговора не ведут – ни о своих, ни о чужих. Разве что о хаках, но те разве жёны? Кобылы! Атанарих возится, стараясь унять неприятное жжение, и только сейчас замечает – ноги от долгого сидения затекли. Оно и хорошо – сразу забылось любовное томление… Но если вдруг враг, то что делать, коли ты обезножел, хуже чем от мёда? «Надо всё же слезть, хоть немного размяться, – думает Атанарих и сам себя успокаивает, – всё равно не видно ни зги. Хоть с дерева гляди, хоть на земле сиди – нет различия».

Атанарих завозился на своём суку, пытаясь как можно тише спуститься. Затёкшие ноги не слушались, и он таки зацепился за сук. Листья зашелестели, тотчас проснулся Фравита. Атанарих не видел его в темноте, но услышал, что тот приподнялся. Затаил дыхание, прислушиваясь.

– Я это, – чуть слышно сказал Атанарих. – Похожу только…

Тот что–то мыкнул и снова рухнул головой на траву. Оно и не удивительно – первую половину ночи, до Атанариха, он дозор держал.

Атанарих сполз вниз, принялся яростно трясти затёкшими ногами. Закололо иголками, Он вцепился в дерево, выжидая, пока отойдёт. Прислушивался чутко. Нет, тихо. Только заскрипела в ночи далёкая птица. Наверно, дудачиха свой выводок потеряла.

«Эх, поохотиться бы на них, – думает Атанарих, сдерживая зевоту, – столько добра пропадает…»

Судя по повадкам дудаков, охотиться на них тоже весело. Не любят летать, от любой опасности норовят убежать. Можно загнать верхом... Но как поохотишься? За спиной – Белый Холм, хардуса. Впереди – хаки. Эти, небось, охотятся в своё удовольствие, кобылы плоскомордые.

«Интересно, зачем Аирбе создала Хакову тропу? – продолжает размышлять Атанарих. – Хотя, она, наверно, создавала её для того, чтобы венделлы и фрейсы роднились промеж себя. А уж если потом венделлы ушли, то не богов вина – людская».

А заря близится. На восходе посинело слегка. И похолодало. Атанарих поёживается, кутаясь в плащ. Скоро посветлеет, и надо будет снова забираться на дерево. А спать хочется… Пойти что ли, лицо ополоснуть в ручье? Нет, далеко.

Нести дозор на Белом холме – дело тоскливое. И никак не прославишься. Забота стражей – вовремя врага углядеть. Знак подать, запалив дымный костёр на самой макушке холма. Потом можно в леса уходить и весь набег там отсиживаться.

Они тут уже шестой день кукуют. И если набега не будет, то столько же ещё куковать. Но, по правде сказать, Атанарих готов поскучать на Белом холме. За это лето ему хватило славы.

Оно, конечно, хардуса выдержит ещё не один набег. Но Кёмпе, разве мало тебе достойных воинов на этот год? Неужели ещё большей жертвы желаешь?

Ладно, хватит прохлаждаться. Атанарих вздыхает и лезет на дерево. Осталось немного – вот выкатится солнце на небо, и сменит его Фритигерн. А пока – не сметь спать! Хоть это и нелегко. Предрассветная степь убаюкивает. Трава колышется, и Атанарих рассеянно думает, что певцы не зря сравнивают её с морем.

Фравита Сойка и Фритигерн спят, а Атанариху нельзя. Он трясёт головой и поудобнее устраивается в развилке березы. Надо о чём–то думать, а то точно уснёшь.

И Атанарих вспоминает последнюю охоту.

В сгущающихся сумерках среди дальних деревьев появлялись смутные тени. Сперва свиньи, поджарые и горбатые, ходили возле поляны, искали жёлуди. И долго не решались выйти на открытое пространство. Потом один сеголеток выскочил, пробежался, и снова скрылся в тени. И опять потянулось для Атанариха, Алариха и Фритигерна томительно–неспешное время ожидания, прежде чем на поле выбрели другие кабаны. «Не надо торопиться, – твердил себе Атанарих. А сам уже стрелу на тетиву наложил. – Пусть уйдут в середину поля, развернутся боком к лучникам, скрытым в листве. Пусть станут». А они не спешили останавливаться – как умелые воины, всё время двигались, переходя с места на место. Вот один кабан на миг поворачивается к Атанариху боком, и тот спускает стрелу. Двое других охотников тоже стреляют. Сеголеток коротко взрявкивает, грузно взбрыкивает и несётся прочь. За ним – всё стадо. А воины не поспешают за добычей. Атанарих почти уверен, что рана смертельная, но такой уж зверь кабан, что даже со стрелой в сердце пробежит не меньше сотни шагов, прежде, чем ослабеет и ляжет, чтобы уже никогда не подняться. И не стоит людям в темноте искать свою добычу – если зверь ещё жив, то у него достанет сил прихватить с собой и убийцу…

Атанарих улыбается своим воспоминананиям и ласково поглаживает кабаний клык в ожерелье на шее. Оно у него теперь богатое… За зиму набралось шесть волчьих клыков, три росомашьих, рысий есть. Хакийских пальцев за лето добыл больше двух дюжин – это только самых памятных, о чём стоит рассказывать. А вот медвежьего когтя нет, и кабаньего клыка тоже не было. А теперь есть: утром, когда нашли тушу, Аларих долго рассматривал торчащие стрелы, размышляя, чья оказалась смертельной, и отдал клык Венделлу. И Фритигерн с тем спорить не стал.