В тот год хоттын Гри-Курт поехала торговать на Остров. Она взяла с собой много людей и Фарлан, которой в ту пору пошёл тринадцатый год. Девочка была ловкой и рослой.

Фарлан, которая у хоттын Гри-Курт

За конем ходила,

Чашу с кумысом подносила,

Круглый день по слову хозяйскому бегала

стала упрашивать хоттын, чтобы та взяла её мать, поколеченную Айю. Та сперва не хатела её брать, но Фарлан не хотела оставлять мать в степи, потому

Сапоги хоттын обнимала, плакала,

Косы со спины на грудь перебрасывая.

Тогда хотын Гри-Курт сжалилась и взяла мать девчонки с собой.

Однажды шла Айю со своей дочерью по острову, и увидела могучего фрейса со огромным шрамом на щеке. Она показлаа на него дочери и сказала: «Вот тот, от кого я позор приняла. Это твой отец, зовут его Фритугер-айхыр». Фарлан распалилась гневом и сказла: «Видно, не до конца смыла ты с себя позор, если насильник топчет землю!» Не успела Айу опомниться, как Фарлан подошла к фрейсу и сказала ему: «Айхыр, знаешь ли ты ту женщину?» - и показла ему на мать. Тот увидел искалеченую руку Айю и кивнул. «Я дочь её», - сказала Фарлан, выхватила саблю из ножен и срубила голову Фритугер-айхыру. Все растерялись, а Фарлан, схватив голову за волосы, бросилась бежать в стан своей хоттын. Фрейсы бросились за ней, но стражи Гри-Курт не пустили их в стан и фрейсы потребовали суда.

Гри-Курт, узнав, что сделала Фарлан, сказала: «У девочки той во взгляде огонь, на лице заря! Добрая биё вырастет из неё!» И велела отправить девочку с острова прочь. Так Фарлан спаслась. Она увезла с собой голову Фритугер-айхыра.

Собрали суд. Хоттын Гри-Курт на нём говорила, и Айу-биё говорила, какое бесчестье причинил ей Фритугер-айхыр. Потому было решено, что Фарлан была в своём праве, и фрейсы ушли, получив за смерть своего айхыра только золотое блюдо.

А хоттын Гри-Курт взяла Фарлан в ближние биё и держала в чести.

Так Фарлан

За материн позор отмстила –

Ей честь утраченную воротила.

Из головы обидчика она сделала две чаши - из одной пила сама, в другой приносила дары духам своего очага.

Из статьи Т. Вато. «Женская честь в представлениях хаков XV века». //Сборник « VI научно–практическая конференция «Вопросы гендера в хронологическом и географическом аспектах», 13–16 луйгана 3015 года, г. Арбс, Арбский государственный университет»/ под ред. Р. Вульфса и Х. Аухса. Арбс. Типография Арбского государственного университета, 3016 г. С. 96–104.

Даже после принятия веры в Солюса у халыков сохранялись значительные пережитки матриархальных устоев. Они допускали как добрачные связи, так и сохранившийся до настоящего времени институт пробного брака. При таких условиях девственность невесты при вступлении в законный брак была скорее исключением, чем нормой. До принятия веры в Солюса халыкские женщины имели ещё большую сексуальную свободу и сами выбирали себе партнёров. В том числе могли взять себе на ложе раба, который, впрочем, не мог стать законным мужем. Брак не мог заключаться без согласия невесты. Мало того, женщина или её родители могли сами засылать сватов к понравившемуся мужчине. Дети, рождённые в браке или вне брака, от свободного или от раба – все наследовали социальный статус матери.

Удалось выявить только один аспект, связанный с сексуальным поведением, когда халыкская женщина считала себя обесчещенной. Связь, состоявшаяся без желания женщины, позорила её. Смыть с себя позор женщина могла только отомстив насильнику – сама, через друзей или родственников. В этом отношении очень показательно халыкское сказание о детстве биё Фарлан. Родившись от позорящего мать союза, девушка не удовлетворилась тем, что родственники матери, пытаясь отомстить, убили отца и братьев насильника. Она вступает в явно неравный бой с фрейсом Фритигерном и с гордостью везёт домой его отрубленную голову, из которой потом делает две чаши. В одной ставит подношения хранителям очага, из второй пьёт сама. И эта чаша для Фарлан является самым главным из её сокровищ…

Объяснение незнакомых слов и выражений.

Телёнок – иносказательное наименование новорожденного ребенка.

Козочку ту волк задрал - Ребёнок была девочка, и её вынесли в лес.

Крекский легион – около 2 тысяч воинов. Атанарих предполагает, что у Амшун может быть войско от 7 до 9 тысяч всадников.

Атер (крекск) – злой дух, бес.

1470 год от основания Мароны. Зубров хейм.

Новость, которую привёз Фритигерн в хейм, взбудоражила всех. Он, обычно такой сдержанный и степенный, сообщил её раньше, чем причалил лодку к берегу.

– У хаков – падёж! Слышите?! Па–дёж! У хаков падёж!– кричал он, как мальчишка. Изувеченное шрамом лицо было перекошено радостью и оттого выглядело свирепым и страшным. Дети, игравшие на берегу, сперва испугались, увидев одинокого гонца в лодке. Потом разобрали, что это дядя Фритигерн, и кричит он от радости, и сами завизжали и запрыгали, как дикие. А Галафред, подскакивая на бегу и пронзительно визжа, понёс новость в хейм.

– И–и–и! Падёж! У хаков – падёж!!!

– Уа–а–а–айи–и–и! – эхо подхватывало звонкий мальчишеский голосок, разносило благую весть по лесу. На вопли ребёнка из дома выскочила сначала мать его, Кунигунда, вдова Эвриха, потом другие женщины. Разобравшись, в чём дело, они тоже крик подняли. Рекаред заворчал, но был рад. Велел послать за Гелимером, что пахал на ближней деляне. А тот и сам крики услышал, бросил всё и, перехватив половчее копьё, кинулся к селению.

На берегу вокруг Фритигерна уже все топтались, обнимали, веселились. Гелимер, забыв о том, что он взрослый муж и отец, припустил вприпрыжку с откоса. Навстречу ему кинулся Галафред:

– Дядя, у хаков – падёж!

Тот охнул, бросил копьё, протиснулся, растолкав баб и ребятишек, к двоюродному брату. Фритигерн сгрёб его в объятия, затискал, затормошил:

– Братец! Не зря, не зря всё было!

– Не зря было всё… – отозвался Гелимер, обнимая воина. Потом отстранился, поискал глазами Берту. Та, стоя в толпе баб и детей, тоже смеялась и кричала вместе со всеми, запрокинув к небу мокрое от слёз лицо. Глаза у неё были слепые.

А потом вдруг рухнула на песок прибережья, и заголосила надрывно:

– Атанарих, муж мой! Велика была твоя удача! Но что делать мне? Оставил ты меня одну! Ушёл на ложе Аирбе! Ты не видишь, какую радость принёс людям! Не радуешься вместе с нами! Не знаешь, что у тебя родился сын, Атанарих! Не можешь обнять свою жену!

От надрывного воя все затихли. Потом Ульрика бросилась к Берте, обняла её, залопотала что–то утешающее. Берта закусила руку, чтобы замолкнуть. Потом справилась, извиняюще забормотала:

– Да что же это я? Не хотела… Простите… Я не хотела!

И бросилась от берега, зажимая рот. Гелимер виновато потупился, зачем–то пояснил:

– Впервые плачет, как привёз…

Или сам удивился крику Берты?

Когда он прибыл на похороны Атанариха, Берта поразила его своей твёрдостью. Стояла у костра, в белом вдовьем одеянии, осунувшаяся, суровая. Не рыдала, даже стона не проронила. Мужи плакали, а она – словно кремень. Многие тогда хвалили её. Хотя – потом уже, узнав, что Берта была в тягости, – Гелимер подумал: разумности тут меньше, чем кажется. Не стоило брюхатой жене на похороны ходить. Нет, пошла. (Впрочем, удача Атанариха велика, на всех её хватало. Отходила положенный срок, и разродилась благополучно, ребёночек здоровый и сама быстро поднялась.)

Но, едва они отчалили от хардусы, Берта сказала:

– Как бы не дитя – пошла бы за ним на костёр следом.