И, закрыв лицо руками, заплакала – горько, безутешно. Гелимер смолчал, хотя полагал, что идти за покойником – глупость несусветная. Оно понятно – то старый обычай. Для старухи, что не хочет быть роду в тягость – святое дело, она своё отжила. А молодой женщине с чего бы умирать?
Да и было бы по кому убиваться. Нет, разумеется, не ему, Гелимеру, говорить плохое про Атанариха Венделла. Если уж на то пошло, Венделл его своей головой выкупил, а потом и всех – за чужой народ на смерть пошёл. Добрый был – чего не отнять, того не отнять. Ради других себя не жалел.
Но пустой, словно цветок без завязи. Дальше сегодняшнего дня не глядел, и глядеть не хотел. Ладно хоть догадался напоследок жениться на своей Фридиберте. Всё честь по чести, даже пир сладили – накануне того дня, как его в жертву принесли. Дар ей вручил – украшений золотых, покупных тканей. Ещё ожерелье золотое, что ему подарил рих Нарвенны, золотой шлем, свой меч и прочее оружие – чтобы сыну отдала. Даже если бы без дара взял её в жёны – и то доброе дело сделал: лейхте из хардусы честь возвратил. Вдова героя – завидная невеста, кого угодно себе в мужья найдёт. Тем более, такая работница! Все в хардусе её хвалили – и мужи, и жёны. А она на костёр идти вздумала. Ну да пусть плачет! Известно: муж заплачет – и тому легче станет, что уж о жёнах говорить? Может, дурь выплачет.
Плыли долго, а Берта всё рыдала и рыдала. И на ночь пристали к берегу – всё не унялась! Слушая её, и Гелимер раздумался…
Сперва – зло. Замучала Берта его своим воем. Было бы по ком такой жене убиваться? Разве такой, как Атанарих, может быть хорошим мужем? Щедрым – да, любил разбрасывать то, что в руки пришло. Ласковым – разумеется, потому что добр был и скор на подмогу и жалость. Друзьям верен был. А к роду, к семье не привязан.
А потом – сам едва не разрыдался. Молодой он был, Атанарих Венделл. И такой добрый и весёлый парень. Жить бы да жить ему! Глядишь, с годами нажил бы ума, и, пожалуй, дельный бы из него муж получился. А теперь уже ничего не поправишь.
И Гелимер сам заплакал.
Берта подошла к нему, он обхватил её лапищами, и так, обнявшись, словно брат с сестрой, они плакали. Потом Гелимер попытался её утешить:
– Оставь, Фридиберта. Тебе теперь не о том Атанарихе думать надо, а о другом, что под сердцем носишь.
– Полагаешь, Атанарих будет? – попыталась улыбнуться она.
– Атанарих, как иначе?
А ведь о том, что Берта с начинкой, Гелимер узнал не от неё. От Гуннель–гюды.
– Берта, а Атанарих, когда Фритигерна за мной посылал, знал, что ты дитя ждёшь?
Она, не переставая плакать, покачала головой.
– Я ему только после свадьбы сказала… перед смертью.
– А что раньше–то? – искренне удивился Гелимер, и даже подумал с сомнением: а верно ли, что от Венделла тот ребенок? Хотя Гуннель клялась и божилась, что с той поры, как Берта с Атанарихом снюхалась, ни с кем она больше не зналась, так что, раз понесла – то от Венделла, больше не от кого.
– Боялась, бросит он меня, – всхлипнула Берта и снова залилась горькими слезами, выдохнув промеж всхлипов… – Баба, она ведь как? Понесёт – пока приведёт дитя, пока кормит… Скольких жён у нас так вот в хардусе бросали?
Всё всхлипывая, Берта сготовила ужин. Ела мало, и всё слёзы смахивала. И ночью плакала. Но встала до свету и сготовила завтрак. Он попробовал её утешить, но махнул рукой – ей одной, кажется, легче было.
Когда привёз Берту в хейм, дед, помнится, глянув на её распухшее лицо и искусанные дочерна губы, проворчал:
– И что, будет Венделлова вдова на лежанке валяться да слёзы лить?
– Не будет, – отрезал Гелимер.
И правда – не стала. С первого дня за работу принялась. И плакать прекратила – будто ножом отрезала. Со стариком Рекаредом быстро поладила. И с жёнами подружилась. Даже с заносчивой Хродехильдой как–то сладилась. Никто не злословил, когда Гелимер весной из своей доли её подкармливал и тяжёлую работу делать не давал. Так, посмеивались, что он за Бертой ходит, словно за стельной коровой. Да ещё шептались, что Гелимер, как у Берты постель после первого мужа простынет, возьмёт её во вторые жёны. Гелимер про это уже думал. Он бы не прочь. Не отпускать же такую работницу из хейма? Не захочет за Гелимера – за любого другого сородича пусть бы шла. Но, по всему видно, Берта не хотела другого мужа. Хотя… ведь года ещё не минуло. Год будет, когда на берёзах листья пожелтеют, а сейчас ещё лето…
– Она сына родила? – спросил, кивнув вслед убежавшей Берте, Фритигерн.
– Сына. Атанарихом назвали. И твоя Хродехильда родила – Теодорихом назвали. Год урожайный. Еще Нандила Эврихова рожала, да вот не сберегла, ушёл по весне… Жалко, так хотела сохранить память о муже. Теперь вот завидует Эберлинде Волчице, что мы прошлое лето приняли. Она тоже девочку привела, и говорит, от Эвриха.
– А Ульрика?
– Не каждый год, – скривился Гелимер и добавил, явно бодрясь. – И так приплод большой, сохранить бы.
Фритигерн подумал, что, верно, гелимерова жена либо скинула, либо умер ребёнок, и оттого брат так морщится. Осклабился, переводя разговор:
– Если бы дед вместе со мной успел Теодеберта женить, глядишь, и он отцом бы стал?
– Не успел. Теодеберт всё хардусой вашей бредит, испортил сватовство… – серьёзно ответил Гелимер. – Ну, глядишь, теперь женит.
– А что, сватает кого? – Фритигерн только головой качал, дивясь дедовой хватке.
– У Росомах Иделинда–вдова, ещё не старуха. Да и Кривая Пальдвара Медведица будет рада любому жениху, – серьёзно ответил Гелимер.
– На месте Теодеберта я бы на Иделинду согласился, хоть она ему почитай в матери годится, а всё же не уродка. По молодости красива была.
– Вот и присоветуй.
– Ох, братец! Да ты, никак, с дедом в один голос поёшь.
– А с кем мне петь в голос? С тобой что ли? – усмехнулся Гелимер.
–...Бездельником, – скрипуче и ворчливо, передразнивая деда, закончил Фритигерн. Оба засмеялись. К ним присоединились мальчишки, вертевшиеся вокруг взрослых.
– Вот ещё, – строго глянул на них Гелимер. – Будете мне над прадедом смеяться, захребетники!
Подростки враз примолкли и, когда они двинулись в хейм, от взрослых поотстали. Видно, Гелимера уже побаивались не хуже деда.
– Матереешь, – покачал головой Фритигерн. – Неужто дед сломил–таки упрямство наследников?
Гелимер развел руками:
– Дядя совсем расхворался, отступился. А остальные меня немногим старше, их дед прижал. А боязно, коли Рекаред уйдёт. Я и вполовину его не стою.
– Ну, он–то так не думает, – возразил Фритигерн.
Они уже добрались до заплота вокруг хейма, когда навстречу им показался дед. Он совсем высох. Палка ему теперь требовалась не только для важности. Но глаза по–прежнему были ясные, жёсткие. И говорил властно и уверенно. Фритигерн хотел ему всё по порядку рассказать, а тот ответил:
– Успеете. Пойдём в дом, что на дворе–то кричать?
Глянул на старшую сноху, Идисбургу, да на Берту, уже успокоившуюся, и стоящую скромно поодаль. Мол, вы можете идти с нами. Потом повернулся и зашагал в дом. Оба внука и две женщины пошли за ним. Дед пригласил мужчин сесть за стол, женщины остались стоять в стороне. Рекаред, только усевшись и дождавшись, когда гости тоже усядутся, спросил:
– Что за мор? Откуда узнал?
– Верные вести пришли, – солидно ответил Фритигерн. – У Витегеса есть верные люди, из купцов, которые доносят ему вести. Так что, не слухи это. Аирбе на хаков беду наслала. Ну и сам суди – лето уже через серёдку перевалило, а ни одного набега!
Дед и Гелимер кивнули – так слаженно, будто не двое, а один человек были. Мол, продолжай.
– Ну, как вы знаете, Амшун в то лето вокруг себя много хоттын собрала: кого подарками, кого угрозой приманила. И по осени её на общем сборище хаки подняли на белом войлоке. Чтобы не упустить свою удачу, пошла она набегом на полуденные земли: пограбила и на берегу моря, и на восход солнца немало; набрала золота. Но там и настиг её гнев Аирбе. Взрослым лошадям легче – хоть и в горячке, и гноем чихают, но бывало – выправляются. А молодняк выкосило весь подчистую. Говорят – зарежут такого, а у него всё внутри в язвах! Ну, на восходе да на полудне тоже не трусы живут – сильно поубавили силы у Амшун, и бежали хаки назад в степи в самую зиму. А зима, сам знаешь, какая снежная в этот год была. Лошадям беда, а хакам и того хуже… Вот какова удача была у Венделла! Умилостивил Аирбе, и та врагов извела разве что не под корень!
