– Я завтра уже встану.

– Будут силы, встанешь, – шепчет Берта. – Поспи, родной. Набирайся сил.

Наутро он встал. Выбрался на солнышко, но дальше завалинки идти не решился. Посидел, словно старик, поскалил зубы, перешучиваясь со встречными. Все были рады, что он жив. Но надолго его не хватило – побрёл назад, думая про себя, что зря вскочил. Голова кружилась, и мутило от слабости. А столько хотел сделать. Фритигерна увидеть, узнать, что с ним.

Все, как один, сказали, что тот проклятущий дуб срубили. Посетовали, что Фритигерн от горя помешался. Сидит, так и не смыв крови и пота, плачет в голос и твердит: «Никогда себе не прощу!». Оно конечно, тяжело в один набег всех родичей потерять, но достойно ли воина дать горю сломить себя? Атанарих готов был тотчас идти в хлайвгардс, но сил не хватило, и его на руках отнесли домой.

Лёжа в постели, он в полузабытьи снова видел ту хаку – на сей раз живую, с разбитым лицом и растерзанную. И про себя решил, что дух её явился к сородичам и попросил отомстить обидчикам. Его и Фравиту хаки, видно, не опознали среди прочих воинов, а Зубры – народ приметный. Фритигерна среди них издали вряд ли опознаешь, оттого и выбивали всех подряд. Смутно мелькнула мысль, зачем понадобилось мёртвой просить о помощи живых? Ему же, Атанариху, она сама пыталась отомстить?

На следующий день он–таки доковылял до хлайвгардса, опираясь, словно дряхлый старик, на батожок, и пару раз присаживаясь отдохнуть. Встречные отговаривали: едва от Холлы вырвался, стоит ли идти на её земли? Но он упёрся и твердил, что надо поговорить с Зубрёнком. Иные предлагали помочь. Только Атанарих должен был поговорить с другом с глазу на глаз.

Он не знал, что скажет Фритигерну. Слова утешения ему уж точно говорили, да только они мало помогли. И стыдить – что толку? Уже стыдили. Пытался по дороге подумать, но ничего хорошего в голову так и не пришло.

У самой двери хлайвгардса вдруг испугался – может, правы те, кто отговаривал, и снова его одолеют лейхта? Но потом решил, что вражеским лейхта тут нечего делать, а уж свои ему, Атанариху, точно не навредят, и решительно навалился всем весом на тугую дверь.

Внутри было темно – по крайней мере, так показалось после дневного света. Пахло свежей гарью, дёгтем, пылью – но не мертвечиной. И холодком тянуло – запасённый с зимы снег ещё не весь растаял. Фритигерн сидел у дальней стены. Резко повернулся, зло буркнул:

– Кого альисы несут?

– Это я, Фритигерн, – шепотом отозвался Атанарих.

– Венделл? – обрадовался Фритигерн.

Атанарих, осторожно ступая по проходу меж лежанками, уставленными корчагами с пеплом (не хватало ещё оступиться и потревожить прах героев), прошел к дальней стене, у которой сидел, сгорбившись, Зубрёнок. Едва сел, Фритигерн сгрёб его за плечи – так, что рана снова ожгла болью. Атанарих стерпел, обнял друга. Тот уткнулся ему лицом в плечо (хорошо, что в здоровое) и разрыдался, вернее, глухо, натужно зарычал, как издыхающий медведь. Атанарих растерялся и не нашёлся, что сказать, так и сидел, гладил Фритигерна по спине и по голове, пока тот не перестал рычать, а лишь изнеможённо скулил побитым псом. И пахло от него мерзко, словно от шелудивого пса. Это никак не вязалось с Фритигерном. Атанарих подавил вскипавшее отвращение, и, чтобы ме молчать, сказал:

– Такое с каждым из нас может случиться, Фритигерн. Куннаны бывают жестоки, но разве с ними поспоришь?

Умнее ничего придумать не мог. Фритигерн отшатнулся, оттолкнул было Атанариха, впился своими лапищами в его плечи – и даже не заметил, что Венделл вскрикнул от боли. Выдохнул в лицо, обдавая его зловонным от голода дыханием:

– Не Куннаны в том виноваты, Венделл. Я… Это всё из–за той кобылы!

Атанарих кивнул.

– Оба мы виноваты. Мы ведь ей обещали, что коли скажет – ругаться над ней не станем… не будем позорить… Надо было её просто убить, и всё. Она и меня ловила, та кобыла.

– Как ловила? – не понял Зубр.

– В бреду в меня вцепилась и пыталась утащить. Мёртвая.

– Сдохла, значит… сука…

Атанарих удивлённо уставился на друга:

– Как не сдохнуть – ты ж ей глотку перерезал?

– Да в том и беда, что нет! – вцепился в свои нечесаные волосы Фритигерн. – Сперва хотел убить, а потом подумал, будь я проклят, что живая она будет больше страдать – покрытая, да без пальцев! Надо было бы ещё язык вырвать суке… Она, наверно, рассказала, что с ней было, и кто опозорил её. Запомнила и мстила, падаль!

Атанарих не сразу понял, что ему говорит друг. Потом выдохнул изумлённо:

– Живучая кобылка!

– Альисы помогли! – поддакнул Фритигерн. – И я… отвязал её, и лошадь убитую не прибрал, так и валялась на виду… Будь я проклят!

– Но ведь ты не мог знать, что будет, – пробормотал Атанарих.

– А мне от того легче? – озлился Фритигерн – аж лицо перекосило. Снова вцепился в волосы и, раскачиваясь, застонал:

– Лучше бы я погиб от той стрелы! Вот, смотри, Атанарих, что от отца осталось!

Схватил один из горшков, прижал к груди, и, раскачиваясь, запел:

– Звали меня

друзья Рицимером,

Враги же – ужасным,

Проклятым, жестоким.

Мне их проклятья

Были желанней

Любой похвалы.

Ужас вселял я

В сердца подлых хаков.

Атанарих скривился, будто его сейчас вырвет. Но Фритигерн не заметил, продолжал стенать:

– А друга вернее

Фрейсы не знали.

Мог я один

Троих одолеть

В открытом бою.

Десять годов

Прожил я в хардусе

И сотни хаков

В омут отправил.

Стрелою мою

Похитили жизнь,

Но тем я горд

Что сына оставил,

Чтоб мстил за меня он.

– Мало похоже, что ты будешь за него мстить. – зло перебил его Атанарих. – Скорее уж Теодеберт придёт, отомстит. Или даже Гелимер, хоть он и не любит брани. А ты… Грид Плакса больше на воина похожа, чем ты!

Фритигерн вскочил, по щекам его поползли багровые пятна – разозлился.

– Я–то думал, друг поймёт! Ты и помыслить не можешь, как мне худо!

– Ну и сдохни! – Атанарих неловко вскочил и, забыв, что в хлайвгардсе, крикнул, – Фритигерн Зубр, Хакобойца! Вижу, смогла кобыла отомстить. Забрала у тебя мужество. Тьфу, смотреть противно!

– Смотреть противно? – прохрипел Фритигерн, сверкая глазами. Не будь у него в руках сосуда с отцовским пеплом – ударил бы. – Ну и иди отсюда!

Атанарих развернулся и – откуда только силы взялись? – вышел из хлайвгардса. Тут ноги подкосились, и он тяжело привалился к стене. Но оттолкнулся и упрямо заковылял дальше. Решил отдохнуть в гулагардсе, но на дворе его догнал Фритигерн. Поддержал. Атанарих его не оттолкнул, но промолчал. И Зубрёнок ничего не говорил. Так, молчком, и дошли до дома. Атанарих сразу поплёлся к своей лежанке. Упал ничком, сил накрыться у него уже не было, хотя знобило страшно. Фритигерн накрыл его одеялом и вышел...

Атанарих успел согреться и даже немного подремать, когда снова подошёл Фритигерн. Осторожно тронул его за ногу. Атанарих открыл глаза. Друг успел выкупаться и расчесаться, переоделся в чистое.

– Есть хочешь, Венделл? – как будто ничего не произошло, спросил он.

– Хочу, – ответил Атанарих, хотя голода совсем не чувствовал.

– Тебе принести, или дойдёшь?

– Дойду, – Атанарих сел и протянул руку Фритигерну.

1469 год от основания Мароны, Хардуса на Оттерфлоде/Зубровый хейм.

Cтарый Рекаред приплыл в хардусу, едва стало ясно, что хаки больше не придут. Увидев приближающуюся лодку, а в ней – приметные фигуры сородичей, Фритигерн подумал, что дед приехал не только оплакать прах своих чад. Словно в детстве, захотелось удрать куда–нибудь подальше и спрятаться. Хотя мужу, уже обзавёдшемуся бородкой и побывавшему в боях, это чести не делало, но свидеться с Рекаредом никак не хотелось. Потому Фритигерн свистнул Атанариху и наказал, умоляюще заглядывая в глаза: