Подошёл Аутари, задумчиво поглядел на голову Айдолай, усмехнулся.
– Хотел бы я знать, кто её…
– Вроде, Гульдин Бык, – отозвался возившийся рядом с другой убитой Вольдегар Сойка.
– Он хоть жив?
– Жив будет, коли Куннаны того захотят, – встрял в разговор Пилигунд Журавль. – Но мало похоже, что выживет.
Атанарих вздохнул. Ему нравился Гульдин Бычок – способный малый, и со временем мог бы возглавить не только третий дом. Но, кажется, отвоевался.
– А ещё кто? – голос нехорошо дрогнул. Атанарих испугался, что его жалость сочтут за слабость, и попытался скрыть против воли кривящийся рот, улыбнувшись. Но Аутари понимающе похлопал Венделла по плечу. Сказал печально:
– Говорят, Фаствина тоже...
– Фаствина точно убили, – подал голос Хлуберт Хорь, который деловито обыскивал очередной труп. – Ещё Лудериха сильно ранили и Адхельма Кострюка убили.
Атанарих закусил губу. Не сразу смог сказать:
– Достойные воины в дружине Кёмпе…
Хорёк натужно осклабился, видно, тоже бодрился, сдерживая слёзы. Аутари печально покачал головой... Взял отрубленную голову и пошёл в сторону ограды...
О том, что удача фрейсов оказалась больше, чем они думали, стало ясно сразу после восхода солнца. Едва хаки потушили пожар, раздались надсадные вопли их рогов. Фрейсы изготовились отражать новый приступ, но к рёву примешался звон бубнов и протяжные, горестные крики «Ойе–ойе!». Костра было два. На одном должны были сжечь тело Геленчик – она билась с Витегесом, и рих одолел её. А на другом… Из трёх бунчуков над станом колыхался только черный – значит, Юлдыз уцелела. Никто не рассказывал, что бился с Бури, но выходило, что в живых её нет: либо старуха не выходила из шатра, и её там задавило, либо её срубил кто–то из убитых в вылазке – тот, кто уже не мог похвастаться своей победой.
А потом был странный приступ: на стены рвались от силы дюжины три биё. И никакого эсира – одни хаки с яростным рёвом бежали через поляну, не страшась фрейсских стрел. Кто добрался до стен – дрались ожесточенно, но по всему было видно, что они искали смерти, своей и чужой, но на победу вовсе не надеялись. Их перебили всех до единой, заплатив ещё двумя жизнями...
Говорили, что это ближние воины погибших хоттын. Они себя опозорили тем, что не уберегли своих повелительниц и потому не ценили жизнь, что потеряли честь…
Атанарих и другие воины потом собрали из их пальцев добрые ожерелья.
Пока опозоренные биё искали смерти, остальные хаки ушли. Услышав это, Атанарих не почувствовал особой радости. Скорее – облегчение и ужасную усталость…
Весь следующий день фрейсы, не доверяя проклятым кобылам, просидели взаперти. Только желавшие собрать ожерелья перелезали через стены, искали помеченных своим оружием. Далеко не отходили, поглядывали в сторону опустевшего хакийского стана. Многих подмывало пойти и посмотреть, что там осталось, но Витегес строго запретил: хаки коварны.
Из лесу потянулись пленники из эсира, рассказали, что когда начался пожар, они напали на стражников, и, пользуясь сумятицей, утекли в лес. Некоторые были с оружием – кривыми хакийскими мечами, плетьми. Их охотно принимали, отправляя мужей в третьи дома, радуясь, что хоть чем–то могут возместить убыль. Невеликое утешение – эсиров набралось не больше десятка. Жён – и тех было больше, дюжина и четыре. Прибылые все перешли во вторые дома, а Рандвера взял к себе Куница. Об этом много говорили, потому что убыль из первых домов восполняли воины вторых, и считалось большой честью, когда прибылого сразу брали в первый дом.
Ночью мальчишка Валамер, накрывшись пёсьей шкурой, прополз через лес к брошенному стану. Вернулся ближе к рассвету. Рассказал об обгоревших повозках, об огромных кострищах, в которых валялись обугленные человечьи и конские черепа, кривые мечи и наконечники стрел.
На следующий день пришла весть с Белого холма – хаки прошли мимо заставы и идут дальше. И воины, вооружившись крюками и баграми, вышли убирать падаль. Тех, что погибли последними, перед тем, как швырнуть их с откоса в Вонючку, тщательно обыскивали и убирали. С пропастины же – если глаз на что упадёт – срывали, и бросали наземь: мальцы после подберут, отмоют, а то и прикасаться мерзко. И летели под откос раздутые смрадные тела – воронам всё равно, пленник ли из эсира, или прославленная биё. Отъевшиеся, огромные, как собаки, пировали они на трупах, хриплым карканьем воздавая хвалу славным воинам хардусы, и лениво отлетали в сторону, когда под откос падало очередное тело. Вонючка ярилась, принимая в себя смрадную ношу, и торопилась вытолкнуть её в полноводную Оттерфлоду. Там несколько воинов цепляли баграми застрявшие на мелкводьи трупы и волокли на стрежень, задавая знатный пир подводным слугам Холлы.
И Атанарих вместе с другими воинами таскал к Вонючке убитых, ничуть не тяготясь смрадом, ибо запах мёртвых врагов сладок.
* * *
Живущие в хеймах строят дома для своих умерших в ельниках. Они ничем не отличаются от землянок живых, только вход повёрнут не на полдень, а на полуночь, да возле очага не стоит изображение Фровы. У Холлы нет опасностей, подстерегающих живых, Фрова-защитница мёртвым без надобности. Ушедший в обширное царство Холлы будет мирно жить в своём доме, корчевать лес, пахать поля, охотиться и ловить рыбу. Там, на дальнем полуночье, в лесах Холлахейма, нет ни хаков, ни мортенсов.
В хардусе не так. Может, и рады бы многие из воинов, умаявшись от бесконечных кровавых жатв, отдохнуть в дремотных ельниках. Только где же поблизости от хардусы найти такой ельник, чтобы туда не заявились враги, не потревожили убитых? Да и многие ли воины, прожив свой век в хардусе, захотят вернуться в мирные хеймы, к труду, от которого отвыкли?
Уже никто не помнит, кому из рихов первому пришло в голову ставить хлайвгардсы прямо в вейхсхеймах. А чтобы лейхты, души умерших, не тревожили живых, предавать тела огню. Кто скажет, какая гюда впервые узнала, что не дано сожжённым воинам прийти в мирный Холлахейм? Что им не встретиться со своими предками, безмятежно живущими в тенистых, прохладных лесах, полных дичи? Не увидеть поля, которые из года в год приносят обильный урожай? А дано им вечно нести стражу, разъезжая по небу в хардраде Кёмпе, оберегая своих от чужаков.
Но теперь все воины сжигают своих умерших. Кости героев, сложенные в большие корчаги, стоят в длинном, похожем на пиршественную палату, хлайвгардсе. А зимой, когда завывают вьюги, многие мужи среди белых вихрей видят очертания несущихся в бешеной скачке охотников, среди которых иной раз и примерещится фигура убитого друга. Это охотится Кёмпе, муж Холлы, владыка лесов и друг воинов. И с ним – его верная хардрада, в которой живут не знающие ни старости, ни усталости, ни мучительных болезней воины, убитые в бою и умершие от ран. Потому и могут живущие в Холлахейме пахать свои поля без страха, что между ними и степными владениями хакийской Владычицы мёртвых Эрелик вечно стоят на страже воины Кёмпе. И есть ли участь более желанная, чем эта? Но лейхта не может уйти к Кёмпе, покуда цела плоть. Потому и томится в тоске, доколе не увидит языков погребального костра.
Спелёнутые, словно младенцы, в хлайвгардсе ожидают своего часа убитые в этот набег. Терпеливо лежат на заготовленном с зимы снегу. Все три дюжины без двух. Ещё одного поджидают. Им–то ведомо, что Гульдину не выбраться.
Бычок пока цеплялся за жизнь. Лежал, почерневший от боли, стиснув зубы, чтобы не стонать. А когда терпеть становилось невмочь, хрипло выкрикивал: «Уйди, тут останусь! Рано на полночь!», и только лишившись чувств, стонал и кричал в голос и в бреду просил Кёмпе, чтобы взял его к себе. Гуннель давала ему какие–то снадобья и крепкое крекское вино, перевязывала раны. Молила Фрову задержать юношу среди живых, не отпускать его так рано.
Трудно сдерживать приступы хаков – да разве это беда? Беда – песни слушать. Атанарих увязался было вслед за Фритигерном в первый дом, посмотреть, как Эврих слагает хвалу погибшим воинам. Хорошо слушать песни на пирах… А тут, не успеет запеть про одного, как все начинают вспоминать, каким он был, что любил, с кем дружил и ссорился. Те, кто видел его смерть, начинают подробности высказывать. Эврих Атанариха принялся расспрашивать про то, как погибли Годасгил Кузнец и Ингвиомер Рысь. Боясь забыть что–то важное, или соврать, Атанарих попытался припомнить, о чём они говорили, что делали незадолго до смерти: как наставлял его перед первым боем Кузнец, и как перед выездом он, Атанарих, рассказывал Ингвиомеру скабрезную крекскую сказочку про то, как появился на свет предок основателя Мароны. А Ингвиомер весело, заливисто хохотал, запрокидывая голову, и хлопал себя по ляжкам: «Значит, он на их воительницу со своим колом наперевес кинулся, и в лоб от неё кулаком получил? Так сильно приложила, что он семя пролил ей на подол?!» Припомнил, уже против воли, удивлённые глаза Кузнеца, и то, как конь Ингвиомера наступил копытом на лицо ещё живого хозяина, превращая его в кровавое месиво.
