У плетня первого левого дома одну кобылу взяли живьём. Она ревёт медведицей, вырываясь из цепких рук Нидгарда Сокола и Нендило Лосёнка. Всё! Атанарих со злостью оглянулся. Из тех троих, что отчаянно отбивались, двое уже мертвы. Третью подранили.

И вдруг заметил: одна биё, забытая в сумятице, перевалившись через плетень Второго правого дома, катится, словно бревно, через двор. И ей уже совсем немного осталось до клетей. Надеется уйти огородами!

– Кобыла! – взвыл Атанарих и первый перескочил через ограду.

Краем глаза заметил – следом, улюлюкая, словно на охоте, помчали ещё несколько прибылых.

Хака уже возле клетей. Вскакивает на ноги. Мышью кидается в щель между стеной и отхожим местом.

– За ней, Дасо! – вопит Атанарих.

Тот бросается следом. Сам Венделл запрыгивает на крышу погреба и, схватив сушившуюся там жердь, спешит наперерез. Хака, запинаясь о грядки, бежит к ограде. Дасо отстал шагов на десять. За ним – Корнберт, Рандвер (ага, он жив! Вернулся!), Кунульф и Адабрант.

Ещё полторы дюжины махов – и уйдёт. Нет, не уйдёт! – по стене поспешает Фритигерн. Хака замечает его, мечется. Потеряла время. Атанарих в два прыжка нагоняет её.

– Живой бери! – волчатами взлаивают прибылые.

Атанарих с силой лупит её жердиной меж лопаток. Она хрипло рявкает и падает ничком. Атанарих пинает упавшую между ног. Хака истошно орёт и корчится.

К Атанариху подбегают его прибылые, со стены подбегает Фритигерн.

– Поймали кобылу вонючую!

Атанарих, тяжело дыша, наступает на спину корчащейся хаке. Хватает её за короткие сальные косички и с силой прикладывает мордой о землю. Оглядывает, победно улыбаясь, парней.

Они, признавая право Атанариха на добычу, стоят вокруг, словно переярки* вокруг старшего волка, загнавшего косулю. Галдят возбужденно, наперебой:

– Не убивай!

– Помучаем кобылу!

– Живьём на ремни нарежем!

– Псами потравим суку! – перекрывая всех, одышливо басит Фритигерн.

Атанарих переворачивает свою добычу. Спина хакийским доспехом не защищена, а на груди плотными рядами блестят медные пластины. Атанарих наступает ей на правую руку и только тогда смотрит в лицо…

…У хаки на жёлтой плоской морде – пусть редкая и короткая, но вполне мужская бородка. Атанарих оторопел. Остальные тоже замерли.

– Муж… – в повисшей тишине шепчет Рандвер.

– Разве у них мужи воюют? – охает Адабрант.

Атанарих растерянно оглядывается на товарищей.

– Первый раз вижу… – почти испуганно бормочет Фритигерн.

– Надо же…– вторит испуганно Кунульф.

Хак пришёл в себя. Открыл глаза. Сперва бестолково, а потом с всё нарастающим ужасом и мольбой уставился на парней. Часто–часто дышал. Лицо в поту, перемешанном с кровью и землей.

Когда Атанарих гнался за ним, то не думал ни о чём, кроме как поймать, затравить. Хотелось быть первым. Наслушавшись рассказов о том, что вытворяют эти бабы, когда берут хейм, жалеть не собирался. Напротив, казалось, будет особенно сладко не просто убить, а, глумясь, выспросить имя, потом обрезать жертве нос, уши. Избивая, сорвать с кобылы одежду и, вырезая из тела полосы кожи, швырять их псам. А потом скинуть под откос обезглавленный и истерзанный труп. А обезображенную голову водрузить на шест промеж обклёванных воронами черепов её соплеменниц.

Но сейчас он… не то, чтобы испугался, вовсе нет. Но как–то гадко и неприятно было – будто снова стоял перед отцом, а тот ругал его прилюдно…

Наклонившись, Атанарих выдернул кинжал, висевший на поясе у хака, и, прежде чем кто–либо из окружавших успел сообразить, что Венделл делает, полоснул пленника поперёк горла. Тот булькнул и забился в судорогах, уже не чувствуя боли.

– Ты что?! – охнул Дасо.

– Ума лишился? – голос Корнберта сорвался на злобный визг.

– Кем ты себя считаешь? – вторил ему Кунульф.

– Зачем потехи людей лишил? – Фритигерн сплюнул тягучей слюной чуть не под ноги Венделла.

Атанарих выпрямился, пожал плечами. Он и сам не мог объяснить, зачем это сделал. Наверно, парни правы, но поправить уже всё равно ничего нельзя. И потому твёрдо, подражая отцу, отрезал:

– Муж это, не кобыла. Мало чести – замучить безоружного мужа.

Обвёл всех вызывающим взглядом, кулаки сжал, готовый дать отпор любому, кто посмеет возразить. Но столпившиеся вокруг парни враз утихли. Будто всем им было тоже неловко, но боялись проявить слабость. А вот Атанарих взял на себя решение, и все остались довольны.

– Да, муж – это не то, что кобыла, – хрипловатым баском подтвердил Рандвер.

Даже Фритигерн пожал плечами и подчёркнуто равнодушно ответил:

– Попадись ты ему, он бы так благороден не был…

И вразвалочку заковылял прочь, всем видом показывая, что ему до глупостей Венделла дела нет. Парни проводили его взглядом. Молчали.

– Выкинем его за ограду? – первым нарушил молчание Рандвер.

– Давай… – единодушно закивали прибылые.

Дасо, самый крепкий из всех, молча поднял труп. Двинулся было к стене.

– Погоди, оружие у него забери, лук и колчан, – опомнился Атанарих. – Нечего добру пропадать.

Труп положили на истоптанную грядку и, кроме оружия и куяка, не тронули ничего, хотя на шее воина были украшения, и халат он носил из тонкой кожи. Даже одежду, как могли, привели в порядок.

– Пальцы на правой руке обруби! – вспомнил Рандвер. – Чтобы, возродившись, стрелять не мог.

Атанарих кивнул. Ножом отсёк большой, указательный и средний пальцы. Дасо понёс тело к стене. Парни все ещё стояли у грядки.

– Как ты завалил его, Венделл… – сказал Кунульф. – как зверя…

– Зверя… – Атанарих расхохотался. – О! Я зимой ни медведя, ни кабана не добыл.

– Так зубы уже за стену выкинули! – заметил Корнберт.

– Зубами хаки не опасны, пальцами! – хрипло гыгыкнул Рандвер.

Атанарих поднял окровавленный палец убитого. Повертел, рассматривая.

– Выварю до косточки – и в ожерелье…

– И я, и я так сделаю! – наперебой загомонили парни. – Будем брать от большого пальца нижнюю косточку…

– Верно. Эх, жаль с нынешней ночи нельзя будет пальцы взять – сколько мы их порубили! – заметил, поблёскивая глазами, Рандвер.

Атанарих, не шибко задумываясь, сунул палец в поясной мешок, в котором хранил всякие мелочи. Пробормотал, вытирая окровавленный кинжал о полу рубахи.

– Ладно, пошли отсюда!

Со стены возвратился Дасо, довольно улыбаясь, заметил:

– Кобылы–то приуныли. Солнце взошло, а они на приступ не идут…

– Эй, нас там ждут, – поторопил Рандвер, махнув рукой в сторону улицы, и оглядел огород. – Эх, как истоптали… Жалко.

Атанарих оглянулся. В Нарвенне ему тоже приходилось во время охоты скакать через поля вилланов. Тогда поваленного хлеба было не жалко, а тут озлился – и на себя, и на прибылых своих – столько добра повытоптали!

– Кобыла вонючая. Изгадила все, ровно боров, – выругался он, забывшись, что беглец был мужем, и первый пошёл к ближайшей тропке.

Прибылые потянулись за ним. Во дворе второго правого дома напились из бочки воды, ополоснули вспотевшие лица.

Жители хардусы деловито прибирали главную улицу от трупов. Фрейсов среди убитых уже не было. Всех снесли в Вейхсхейм, чтобы обмазать смолой, обернуть холстом и берестой. Так всегда делают, если сразу похоронить нельзя.

– Те, кто первыми вышел – вернулись ли?

– На Белом холме костёр запалили, кто–то дошёл. Не скоро узнаем, все ли вернулись…

Убитых хаков было много. Воины деловито обирали трупы, снимая с них оружие, доспехи и украшения. То, что не годилось в дар Кёмпе или воинам – то может перековать Одоакр. Обрубали пальцы на правой руке, чтобы мертвецы, если даже возродятся, не могли стрелять. Тела укладывали вдоль плетня. Атанарих невольно внимательнее присмотрелся к ним. Нет, право слово, как есть все бабы. Морды плоские, голые. Толстых много – мясо жрут и молоко пьют круглый год, жиреют. Груди у всех топорщатся, брюхо горой… У некоторых заметил на щеках что–то вроде щетины. А может, это грязь? Одно тело было уже без головы. Доспех с неё тоже сняли, и на халате из тонкой кожи, промеж двух несомненно бабьих грудей, красовалась глубокая рана. Голова хаки была тут же, рядом, насажена на кол плетня. Айдолай! Он подошёл, не без любопытства разглядывая перемазанное кровью и грязью лицо прославленной биё. Сейчас оно не было искажено ни яростью, ни страданием. Скорее казалось глуповатым – полуприкрытые глаза, сонно разинутый рот. Женщина была раза в два старше Атанариха – толстые щёки начали терять упругость, морщины потянулись от крыльев короткого вздёрнутого носа. Выбившиеся из кос пряди прилипли к перемазанным потом и грязью лбу и щекам. Длинные косы свисали до самой земли.