Хорошо хоть Яруна подошла и сказала:

– Уже стемнело – настала священная ночь Винтрусбрекка. Отнеси угощение в хлайвгардс, Берта.

Улыбается, мол, милость оказала. Великая честь – отнести медовую кашу с ягодами пришедшим на праздник умершим. А Берта уже тому рада, что можно сбежать.

Горшок, обёрнутый в несколько тряпиц, чтобы руки не жечь, уже ждал у очага. Разволновавшись, Берта забрала его, но ни факела, ни жирника не взяла. На дворе уже стемнело, но не возвращаться же? Тем более, она не боялась своих мертвецов, давно утешенных огнём, а ходить без света по хардусе ей тоже было привычно. Мела лёгкая позёмка – и подумалось, что это буйные всадники Кёмпе степенно идут на праздник в свою хардусу.

Берта уверенно прошла меж елей, отделявших живых от мёртвых, и отодвинула засов хлайвгардса. Ощущая на лице холодное прикосновение еловых лап, подумала, что в хеймах в обычае невестам перед свадьбой, надев праздничное, идти в хлайвхейм и, угощая предков, просить для себя и суженого долгих лет жизни. Сперва это рассмешило Берту, потом испугало.

На пороге низко поклонилась и приветствовала умерших. Прошла меж уставленных корчагами с прахом давно и недавно убитых воинов, поставила на застеленную соломой и белым полотном лежанку у дальней стены угощение. Развернулась, как полагалось по обычаю, земно поклонилась.

– Деды и матушки наши…

Можно было просто пригласить умерших к пиру, и уйти, надеясь, что довольные угощением, они упросят Аирбе дать богатый урожай. А можно и о своём попросить…

– Простите нас, коли мы чем вас обидели. Вот вам угощение, пируйте с нами, и просите мать Аирбе, чтобы она послала нам урожай на это лето.

Темнота дышала холодом, и Берта почувствовала, что в просторном жилье стоят, обступив её, сотни людей. Мужи, убитые давно и недавно, жёны, умершие или убитые при осадах, даже дети. Они все были ей чужие – Косули не отдавали своих людей в эту хардусу. Разве что среди жён могли быть лейхты, вроде неё. Но эти чужаки были её семьёй и родом, другого не дано.

И вот они стояли и смотрели на неё, добродушные в предвкушении праздника. И Берта вдруг почувствовала, что к горлу её подступают слёзы, и мысли в голове путаются. Она медленно осела на колени, и произнесла:

– Не прогневайтесь на меня, умолите Кёмпе обождать, не звать в свою хардраду Атанариха Венделла…

И снова подумала, что слова эти очень похожи на просьбы невесты, пришедшей в хлайвхейм. Ох, не к добру!

* * *

– О, Венделл, теперь я знаю, каков ты будешь, когда у тебя наконец отрастут усы и борода! – Фритигерн задохнулся от быстрого бега, но это не мешало ему смеяться, – Наконец–то ты стал похож на мужа!

– Иди в ельник, Зубр, – Атанарих настолько запалился, что еле выдыхал слова. Через силу поднял голову и прыснул со смеху. У Зубрёнка иней молодую бородку превратил в окладистую и совершенно седую. И на ресницах намёрзло, и на бровях, и даже на шапке – из–под вывернутой наизнанку женской шубы вовсю валил пар. А лицо – в чёрных пятнах: перед тем, как выехать, вымазался сажей, но сейчас от неё остались только причудливые разводы. Да и другие парни – не лучше. – Ой! Как есть альис! Детей пугать!

– Что встали, маслята? – поворачивается к ним красотка Альбофледа, – подбоченивается, выпрямляет спину, вскидывает голову и презрительно щурит глаза. Атанариха передразнивает, и парни от хохота готовы валиться в снег, виснут на палках, которыми отталкиваются при беге.

– Альисы тебя покрой, Фледа! Вылитый Венделл!

– Перепутать можно, – булькает Гульдин Бычок.

Атанарих смеётся вместе со всеми. Красотка, конечно, та ещё язва, и за Винтрусбрекка уже и Витегеса изображала, и Рицимера, и Видимера, и Аутари, теперь вот Атанариха передразнивает. Но, на сей раз, совершенно необидно.

– Безбородый, – прикрикивает на него Фледа, – Что, жалеешь, что увязался?

– Иди на кол, рих, – Атанариху вдруг пришло в голову, что было бы неплохо в ответ передразнить насмешницу, но голос срывается. Чтобы не портить шутку, он по–бабьи выпячивает бедро, как любит делать Альбофледа. Парни гогочут, и эхо отзывается им.

– Разве он неженка, вроде тебя, рих? – подыгрывает кто–то в толпе.

– Не обижай нашего воина! – и в Фледу прилетает снежок. Не больно, в грудь. Никому не хочется портить праздник.

Фледа с деланным гневом отряхивается и приказывает, подражая голосу Венделла:

– Хватит веселиться. А то Цапли дождутся нас только к рассвету!

Все снова срываются с места. Не обращая внимания на ветер, тянущий вдоль реки, весело бегут ему навстречу. Атанарих со всех сил отталкивается палкой и не отстаёт.

За три дня, прошедшие с начала Винтрусбрекка, безделье надоело, ласки с местными красотками приелись. С изобилия еды и питья захотелось погулять повеселее, чем в хардусе. А тут ещё Фледа всех раззадорила. Надела на себя мужские штаны и рубаху, утянула у Атанариха его позолоченный шлем, нацепила на пояс деревянный меч. И давай звать всех в поход – хоть на хаков, хоть на мортенсов. Кто–то добавил:

– На хаков идти далеко, а вот если на Цаплин хейм?

Всем это понравилось. По реке – не больше конного перехода*, рукой подать. И Аутари беды в том не увидел, что прибылые порезвятся на воле. Тотчас сбилась ватага, рихом избрали Альбофледу. Может быть, поэтому половина парней напялили на себя женские шубы вместо привычных лёгких курток, а головы увязали холстами? Кое–кто даже рубахи длинные надел, и на время пути подоткнул их повыше, чтоб не мешали бежать.

Путь только из хардусы казался близким. На морозце хмель повыветрился, стало ясно, что приедут в Цаплин хейм ближе к полуночи. Но поворачивать – стыдно, потому, задыхаясь, бежали.

Когда ветер донёс собачий лай и весёлые крики, сил враз прибавилось, помчали наперегонки. Вот в темноте заблистал сквозь деревья костёр, а вскоре в свете луны стал ясно виден частокол на вершине холма. Ворота настежь, и все обитатели тут как тут. Окружили костёр, и хозяева, и рабы, песни поют. Фледа завопила боевой клич, и первая рванула вверх по пологому берегу. Хозяева сперва опешили, женщины завизжали, потом поняли, что свои. И в нападавших полетели плотно скатанные снежки. Ответили тем же. Вскоре все были похожи на снежных альисов. Но гости добрались–таки до костра. Оборонявшиеся дружно запросили мира и повели пришельцев в хейм. Покуда гости выколачивали набившийся в одежду снег и искали оброненный Альбофледой шлем, хозяева собрали на стол. Все были сыты и заметно под хмельком, но как иначе? Будут говорить, что Цапли гостей голодом морят? Появились жареный на вертеле гусь, начиненные сердцем, печенью, лёгкими и зерном бараньи кишки, обложенные печёной репой, зажаренная на углях рыба и кувшины с пивом. Вроде то же, что в хардусе, и дом мало отличен от домов хардусы. Но отчего–то в гостях веселее!

Выпили в честь Аирбе и Кёмпе–охотника, гости дружно затянули величальную песню в честь хозяев, притопывая в такт ногами и ударяя ковшами с пивом. Не успели допеть песню, как вдруг дверь с грохотом распахнулась, и через порог кубарем вкатилось странное существо. Голова большая и лохматая, словно болотная кочка, сам толстый и шерстистый весь, как медведь. От неожиданности женщины завизжали, и кто–то даже выронил кувшин с пивом. В дальнем углу, где жались проснувшиеся дети – вылезли, маслята, поглазеть на праздник взрослых, – дружно завизжали и сыпанули на женскую половину дома. Мужи захлопали в ладоши, радостно крича:

– Альиса, альиса играть будут!

Некоторые женщины и девушки, хихикая и прикрывая рукавами лица, якобы от смущения, потянулись прочь. Старики, хитро посмеиваясь, торопили замешкавшихся: мол, не для их ушей и глаз затеваемая забава. Но дальше сеней никто не пошёл, столпились там, исподтишка подглядывая.

Чудище, ничуть не стесняясь произведённым переполохом, вылетело в серёдку дома и заскакало, потешно заваливаясь. Хозяева и гости переглядывались, пытаясь понять, кто же это.