– … Но было бы глупо пренебрегать его силой и сноровкой. Такие, как Фритигерн нужны в засаде.

Зубрёнок перевёл дыхание и улыбнулся благодарно.

– Пусть он выберет самых надёжных воинов и встанет в самом опасном месте.

Атанарих бросил короткий взгляд на Аутари, тот едва заметно опустил ресницы: верно, мол.

– А загонщиков возглавит Рандвер.

Тот довольно зарделся. Зато Тейя Бобёр заспорил:

– Отчего же Волчонку такая честь? Разве не я старший в его доме?

Атанариха будто в грудь ударили, и в животе неприятно вниз скользнуло – проклятый страх! Но развернулся и ответил как можно более твёрдо:

– Давно ли в хардусе воины спорят со старшими?

Тейя осёкся на миг, и этого хватило, чтобы Атанарих продолжил:

– Что же, раз ты желаешь стать старшим, будешь. Над стражей, что остаётся в хардусе.

Тейя побагровел от гнева, уставился в глаза Атанариху. Словно мечи скрестили! Спустя несколько мгновений Бобёр совладал с собой и опустил голову, сказал примирительно:

– Что же, пусть Кёмпе вам пошлёт добычу в тот же день, как вы выйдете из хардусы.

Но Атанариху показалось, что они смотрели друг на друга целую вечность.

– А кого назначишь на стенах стоять? – робко спросил кто–то в толпе.

Венделл стянул шлем – голову тут же обдало холодом, пропотевший насквозь подшлемник не спасал. Поёжившись, он предложил всем пойти в гулагардс и обговорить всё в тепле. Прибылые гурьбой поспешили за ним.

Никому не хотелось оставаться в хардусе. Мало того, что вместо охоты приходилось мёрзнуть на стенах, никто не мог быть уверенным, что Кёмпе даст добычу в тот же день. И тогда шестерым несчастным придётся всё время охоты нести свой дозор.

Неудача выпала Хлодульву Туру, Тагавару Соколу, Вальдило Сычу, Фаствину Косуле и Нанберу Росомахе.

– Зато вы сегодня будете грызть репу, а нам поститься не надо, – пошутил Нанбер, но видно было – расстроен. Мелкий, как горчак*, Ботерих Рысь предложил жребий кинуть и на загонщиков. Все смеялись – парню точно никогда не бывать в засаде, разве что один надумает охотиться.

Решили с загонщиками просто: выстроили всех от самого рослого к самому мелкому, первую дюжину назначили в засады, остальных – в загонщики. Больше в этот день ни о чём не думали: готовили сети, проверяли крепость древок на тяжёлых копьях, вострили дротики и наконечники длинных стрел. Одежду вывесили на берегу, подальше от жилья – чтобы отбить запах гари и железа.

Мужам – удача, жёнам – устои.

Атанарих уже извёлся, гадая и ожидая, когда пошлёт Кёмпе своим людям Винтруссуайна, Зимнего вепря. Бывали годы, когда и не посылал, и это предрекало мало хорошего. Но что бы ни пророчила немилость Кёмпе, и не такие беды сносили фрейсы.

А Берте тревожиться не надо. Из года в год в один и тот же день собираются ночью жёны, чтобы варить зимнее пиво. Из года в год в одни и те же ночи они смалывают на тяжёлых жерновах ячмень, готовят хмель. Пекут хлебы на сусло, и устилают на дно большой бочки травяные и соломенные обручи, чтобы гущу отцеживать. Калят камни и варят сусло. Моют и сушат котлы и бочки, запаривают хмель и готовят закваску. Мешают их с суслом, разливают по бочкам, плотно закрывая тяжёлыми крышками на четыре–пять дней, чтобы выбродило к самому празднику.

Что бы ни случилось, даже в самый неурожайный год, женщины сберегут ячменя и заготовят вдоволь хмеля. Или загодя выменяют зерно у более благополучных соседей. Если случится так, что неоткуда будет взять зерна на Зимнее пиво – то выходит, мир вовсе должен перевернуться.

Из года в год поются одни и те же песни про светлого юношу, что в зимнюю ночь услышал, как горько рыдает в березнике голодная старуха. Не было у юноши ни мяса, ни хлеба, ни пива, чтобы помочь старой женщине. Потому отрубил он свою руку, напоил старуху кровью, накормил своим мясом и лепёшкой из костей, и, обессиленный, заснул на её коленях. А проснулся утром живым и здоровым, и склонилась над ним не дряхлая старуха, а юная дева.

Берта знает, что скрыто в той песне. Хотя ни она, ни мать, ни даже бабушка не помнили того времени, когда раз в семь лет в Винтрусбрекку роды собирались вместе, выбирали меж собой и приносили матери Аирбе в жертву не свинью и не козла, не раба и не малое дитя, а молодого, полного сил юношу. Надлежало ему стать женихом Аирбе, разделить с ней ложе, чтобы по весне его семя проросло сквозь землю обильными хлебами и густой травой. Знать, смягчился нрав? Или довольно ей стало молодых и крепких мужей, что не хочет она на ложе новых? Или, видя ежегодную дань, что платят роды хардусе, сжалилась матерь Аирбе над своими детьми?

В этом году вышло так, что Кёмпе, являя свою милость, послал мужам вепрей как раз в ту ночь, когда жёнам настаёт срок идти на свою половину и, вращая тяжёлые жернова и начищая котлы, петь песни о светлом женихе матери Аирбе. Хотела бы Берта знать, что это предвещает?

Потому что мужам – уверенность, а жёнам – тревога.

Выступили ополночь. Часть во главе с Рандвером спустилась на лёд и пошла через устье Хоринфлоды. Охотники, вооружённые копьями, дротиками и луками, двигались за Хродхари. Мальчишка скользил на лыжах впереди, гордый доверием. Атанариху было непросто поспевать за ним, но он ничем не выдал, что ему трудно.

Вышли ночью, и до света пришли на место, осмотрелись, раскинули сети на густых ветвях бересклета, расставили засады. Проверив их, Атанарих успел занять своё место и скинуть надоевшие лыжи, утоптать снег, удобно воткнуть несколько дротиков и тяжёлое копьё, изготовить лук. Наконец, затрубил вдалеке рог, возвещая начало охоты. Но, прежде, чем раздался треск ломаемых кустов, и ветер донёс слабый запах разгорячённого бегом кабана, он успел подмёрзнуть. Ветер в лицо, а не пошевелишься лишний раз…Но вот в в глубине леса мелькнула туша – и снова скрылась за деревьями. На засаду Фритигерна шёл… А вот и его добыча! Атанарих чуть не метнул дротик, но вовремя заметил, что на него бежала свинья, наверняка супоросая. Удержался, и потому промедлил, а в сеголетка, шедшего чуть поодаль от матки, попала стрела Адабранта Журавлёнка. Кабанчик взвизгнул, мотанулся в сторону, но бега не замедлил. Атанарих, не выпуская из вида свинью (не ровен час, набросится!), кинул дротик в подранка, и промахнулся. Его удача, что самка решила спасаться бегством – даже хода не замедлила, ломясь по глубокому снегу. А сеголеток получил вторую стрелу, повернул и угодил как раз в раскинутые сети. Дротик Венделла и третья стрела попали в него одновременно, кабанчик осел, и, пытаясь подняться, всё заваливался. Знать, хребтину задели.

Адабрант оглянулся на Атанариха. Тот махнул рукой, добивай, мол. Всё равно Журавлёнок первую кровь добыл, значит, и клыки его. Оглянулся на лес, надеясь, что ещё кто–нибудь покажется. Но Кёмпе им больше удачи не посылал. Левее раздавались яростные крики, а справа – тишина. Ещё одной засаде вовсе ничего не досталось.

Там, где шла борьба, кто–то отчаянно, предсмертно заорал. Забыв о своей добыче, они с Адабрантом бросились туда. Кабан, вышедший на засаду Фритигерна был огромен – всяко, за пятое лето перевалил! Пожалуй, осторожный Видимер не стал бы с ним связываться. Но разве Фритигерн упустит такую удачу? Дротик Зубрёнка отскочил от твёрдого, как военная рубаха, калкана*, Карлсман Медвежонок добыл кровь, но толку от его броска было мало – он лишь ободрал морду. Хлуберт Хорь и вовсе промахнулся. Кабан кинулся на Карлсмана. Завяз в раскинутой сети. Порвал её, словно шершень паутину. Кинулся на оказавшегося поближе Корнберта Хоря, пытавшегося сколоть зверя тяжёлым копьём. Тот ударил кабана в бок, но древко хрустнуло, словно лучина. Хорёк, неповоротливый в глубоком снегу, был смят. Тагасвинт кинул дротик, попал в бок. Это спасло Корнберту жизнь. Вепрь, не успев задавить охотника, развернулся. Куница был благоразумен – белкой взлетел на дерево. Кабан, пятная кровью снег, помчал прочь, а Корнберт, корчась в изрытом снегу, выл от боли. Забыв о кабане – всё равно с двумя такими ранами он не жилец, выследят и добудут – все столпились вокруг раненого. Меховая куртка и поддетая под неё военная рубаха на груди и животе были разорваны, но на животе крови не было. Зато на груди – смотреть страшно, и из правого рукава вовсю хлестало. Атанарих представил, что зверь сломал Хорьку кости, и те прорвали кожу и теперь торчат наружу. Первая мысль была: «Лучше смерть… Кому нужен косорукий?». Потом понял – Крорнберт шевелит пальцами, и завизжал радостно: