Добычу долго искать не пришлось

– Веди перед её носом, – напомнил Куница.

Атанарих, закусив губу, нацелился. Неспешно подвести и…

– Есть! – свистящим шепотом отозвался Видимер. Рыба забилась так, что подняла со дна чей–то череп. Атанарих прижал ее со всей силы ко дну.

– Ты её далеко сколол, – возбужденно прошипел Аларих, – Сейчас сорвётся.

– Куда она с зубцов денется? – хмыкнул Видимер.

Атанарих повёл бьющуюся рыбу наверх. Вытаскивать сколотую слишком далеко рыбу было неловко.

– Чтоб ей в ельник уйти, – простонал сквозь зубы Атанарих, пытаясь подтянуть рыбину ближе к борту. Древко остроги вырывалось из рук, лодка раскачивалась – и только камыши мешали ей накрениться так, чтобы черпануть воды. Ледяные брызги осыпали охотников с головы до пят. Аларих закатал рукава повыше и бесстрашно сунул руки в бурлящую воду, уцепил за жабры и уверенно уколол ножом за головой.

– Вот боров, – довольно подытожил он. Рыбина, правда, была не самая крупная из улова, но и не особо меньше прочих. Атанарих стал выдёргивать острогу и почти переломил рыбу.

– Ничего, с почином тебя, – подытожил Видимер, – Давай ещё.

Вторую удалось сколоть удачнее – вытаскивали её с меньшей морокой. Третью и чтвёртую – вовсе легко. Следующую Атанарих попортил – зацепил, но она сорвались, ушла подыхать на глубину.

– Ничего, ты уже устал, – хлопнул его по плечу Аларих, – Хватит подранков плодить. Довольно с тебя на сегодня. Да и пора…

Атанарих опустился на дно лодки, чувствуя, как руки подрагивают от напряжения и болят ноги и плечи.

Лодки сбивались рядом, ближе к середине реки.

– Видиме–е–р! – раздалось над водой. Ясно, об охоте уже никто не помышляет.

Аларих уступил Венеделлу весло, а сам сел к костру, погреться. Налегли на весла, нагоняя остальных.

– Что так далеко отбился? – возбужденно поблескивая из темноты глазами, спросил кто–то, кажется, Зизебут Зубр. Это они скололи кого–то очень большого, и тот увёл их на глубину.

– Стану я с вами, дурнями, рядом лучить! – проворчал Видимер, – Вы тут реку взбаламутили.

– Зато смотри, какого добыли! – весело отозвался Готафрид Рябой, поднимая голову добычи. Даже при неверном свете многочисленных костерков было видно, что она вдвое шире, чем у самого крупного сома, лежащего на дне лодки Видимера. У Атанариха в груди защемило от зависти. Вот повезло, а им такой не попался даже.

– Мах и рука в длину, – не унимался Готафрид. – Еле вытянули.

– Ума нет, – поддержал Сокола Рицимер. – А потопил бы он вас?

– Не потопил же! – шало хохотал Готафрид.

– Было бы из–за чего – старый, невкусный, – смеялись с других лодок.

– И много ещё добыл?

– Двух! Этот третий.

– У меня поболе будет, – равнодушно бросил Видимер. – Только Венеделл четверых сколол, про Куницу я и говорить не хочу.

И гордо похлопал по борту. Атанарих только тут понял, что их плоскодонка сидела в воде глубже многих. И это нельзя было списать на тяжеловесность охотников. Он весело рассмеялся.

– Ничего, Венеделл, молодцом, – заметил Рицимер. – А подранил много?

– Одного, – мрачно отозвался Атанарих.

– Для начала вовсе хорошо.

В хардусе никто не спал. На берегу толпились и воины, и женщины, и дети. Разожгли несколько костров, многие держали в руках факелы. Это было расточительством, но все рыбаки, не сговариваясь, подбросили на решётки лучины, разжигая огонь поярче. Причалили. Попрыгали в воду, налегли, вытягивая тяжёлые плоскодонки. Народ столпился, разглядывая улов.

Рыбаки с деланным безразличием вытаскивали свою добычу. Зизебут и его друг, Андаг из Соколов, подняли за жабры своё чудище. Все столпились вокруг, прикидывая, сколько же ему может быть лет. У остальных добыча была вдвое короче. Атанариху снова стало завидно до слёз. Даже мелькнула мысль, что в следующий раз надо бы сесть к Рицимеру в лодку, или с тем же Готафридом. Или с Саром, который сейчас ходил вокруг добычи и по–детски сокрушался, что ему это бревно не попалось.

– Довольно охать, – притворно проворчал лучащийся от всеобщей похвалы Зизебут, – побыстрее покончить с этими хакожорами, да в баньку бы.

– Топят уже, – радостно отозвались несколько голосов.

Разделывали рыбу возле домов. Ловко поддев ее острогами или просто жердями под жабры, подвешивали в воздухе. Пока один держал, второй отрезал конец хвоста. Кровь из туш почти не шла – сомы давно уже уснули. Мужи легко и уверенно распарывали рыбинам животы. Требуху, вопреки ожиданиям Венделла, не выбрасывали, а складывали в принесённые женщинами вёдра и корыта. Её перебирали дети, иногда радостно поднимая над головой находки: кости, а то и какую–то мелочь вроде фибул и пряжек.

– А требуху–то зачем? – не понял Атанарих.

– Жир топить, – весело пояснил Аларих. – Зимой похлебать – и сытно, и на здоровье. Кто жир пьёт, у того скорбута никогда не случается, и куриной слепоты тоже.

Он стоял с ножом в руках, перемазанный кровью, возле рыбины, которой только что вспорол брюхо. Показал Атанариху печень и висящий рядом пузырь:

– Вот это – не раздави.

Кажется, желчный пузырь был единственным, что выбрасывалось. К печени относились тут с огромным почтением. Атанарих сомов ни разу не пробовал, но решил, что именно она – самое вкусное.

Тем временем Аларих уверенно отделил от хребтины мясо. Всего два надреза ножом – и тяжёлые половинки отправлялись на услужливо подставленные руки очередной женщины или воина, а на острогах болталась только голова и хребет. Их тоже не выбрасывали: пойдут в уху.

Аларих поддел на острогу небольшого, с руку длиной, сома и кивнул Атанариху:

– Ну–ка, сам попробуй.

Распороть живот сома оказалось нетрудно, равно как и осторожно оторвать ядовито–жёлтый желчный пузырь. А вот ловко спороть мясо с хребтины не удалось. Тем не менее, Аларих, посмотрев на рваные края пластин, и на куски мяса, оставшиеся на хребте, похлопал Атанариха по плечу.

– Уха наваристей будет. Ничего, вот у нас в хейме племянник живёт, твой одногодок. Он тоже не умеет рыбу разделывать.

Атанарих, злившийся на то, что выглядит явным неумехой рядом с фрейсами, засмеялся.

– Мне, значит, простительно?

– Ты раньше этого не делал, а фрейса с малых лет приучают. Не злись, привыкнешь.

Скопом с добычей управились очень быстро.

Потянуло дымом – во всех дворах запалили коптильни. А у ворот кто–то кричал:

– Бани истопили. Бегите за чистой одеждой – пойдём сейчас.

Атанарих блаженно потянулся. День сулил новые удовольствия.

* * *

Берта не любит пиры, но кому есть до этого дело? Совершенно никому, поэтому никто даже не догадывается, что Рыжая Берта не любит пиры. Что, едва начинается первая суета – вытаскивается котёл для варки пива, и Яруна принимается распоряжаться:

– Ты за водой ступай, ты за солодом, а ты котел вымой и бочку для сцеживания приготовь! – внутри у Берты всё сжимается, как перед ударом. И хочется клясть всех и всё вокруг на чём свет стоит. Но браниться Берте покуда не с руки. Когда она будет постарше, особенно, если станет хранить ключи от дома, тогда можно и побраниться. А пока ты молода и никто из воинов ещё не назвал тебя своей подружкой, язык лучше прикусить. Потому что забранишься или заспоришь – получишь полотенцем или, что хуже, рукой. Рука у Яруны не такая тяжёлая, как у мужей, но тоже мало не покажется. Интересно, почему и у старой Гуннель и у молодки Яруны одинаково сухие и жёсткие ладони? А как выставит костяшку среднего пальца повыше прочих, как этим пальцем даст по лбу – всё равно, что камнем! А плакать – хуже нет. Люди не любят больных и кислых. Что толку, что Грид ноет и жалуется? Берта таскает воду с реки и мелет солод, и Грид таскает такие же вёдра и двигает тяжёлыми дубовыми жерновами. Только на Грид ещё и ворчат, и никто не жалеет её, хоть она и в тягости. Только и слышишь: «А то она первая ходит!»