– Хитры у вас воины, Венделл… Что, Аутари, пожалуй, Атанариху придётся учить не только прибылых?

Тот молча кивнул. Атанарих впервые оглянулся на него, и сразу потупился. Глаза у Волка были… как у нищего, который пришёл на пир, а подачки не получил. Голодные и отчаянные. Юноша и так не сильно расстроился, что бывалый воин его одолел, а тут и вовсе забыл о поражении, так жалко стало калеку.

Аларих понял по–своему, похлопал Атанариха по плечу и поспешил уврачевать раненное самолюбие.

– А сдаётся, многому ты ещё можешь меня научить. Ну да ладно, осень долгая, научишь.

Атанарих невольно разулыбался, плечом дёрнул: он что, не понимает, что одолеть в поединке бывалого воина для такого юнца, как он – большая удача?

– Научу, конечно. А зиму что, в расчёт не берёшь?

– Так зимой мы в гиман* уходим по хеймам. Объезжаем все хеймы, которые есть в округе, там кормимся – иной раз по полдюжине дней, иной раз меньше. И только к весне возвращаемся назад в хардусу. Так что зимой тут народу будет мало – твои прибылые.

– А если хаки нападут?

Воины засмеялись, Аутари заметил:

– Ну, это вряд ли. Зимой они к Ласийскому морю откочёвывают. Разве мортенсы наведаются. Но этих даже в хеймах никто не боится – у них ватаги малые, если врасплох не застанут, всегда отбиться можно.

– А что за люди мортенсы? – Атанарих их на Торговом острове видывал, и кое– что слышал. – С виду на нас похожи, а лопочут на чужом языке…

– Так у Фрейса и Венделла сестра была. Старики говорят, её альис с полночья похитил и женой сделал. Вот от неё мортенсы и пошли. Женщина их по–людски жить научила, и живут они и вправду на нас похоже. Тоже лес корчуют, палы жгут, хлеб сеют. А лопочут по–отцовски, непонятно. Ну и колдуны все поголовно – альисово же отродье!

А потом Атанарих остался один. Снова навалились мысли о том, что поторопился он сменять родную Нарвенну, и гнать эти мысли становилось всё труднее. Атанарих был уже почти готов пойти на реку и присоединиться к рыбакам. Тем более, оттуда доносились весёлые крики и смех. Но подумал, что после своего отказа выйдет – глупее некуда.

И тут Куннаны снова повернулись к нему лицом. Пришёл Куница – приволок охапку стрел с маленькими наконечниками, и спросил, не пойдёт ли Атанарих завтра на уток?

Оно конечно, фрейсы на уток охотились иначе, чем знатные венделлы. Но Атанарих с Куницей был готов идти куда угодно, разве что землю пахать да навоз таскать не стал бы. Или стал бы? Но решать этот сложный вопрос было некогда. Аларих потащил Атанариха в сарай, где хранилось всё добро дома. Показал особую траву, которую надо навертеть на ноги, чтобы они не замёрзли, даже если промокнут. Потом учил вабить – приманивать уток на манок, изображая сначала стаю, которая только что выбрала место, а потом оживлённо кормится.

– Это просто: тыгдык–дык–дык–хыть! – наставлял он и весело смеялся, глядя, что такое простое дело у Атанариха не получается. – Как же вы охотитесь там, если ты таких вещей не знаешь?

Но выходило у него совсем не обидно. Атанарих только смеялся и рассказывал о псарях, которые ведут собак и спугивают птицу, и о том, как знатные воины бьют её влёт, не спешиваясь.

– Мы – словно рыси, – смеясь, подытоживал Аларих. – Из засады бьём. А вы, как волки, гонитесь за добычей. Только запомни, Венделл, рысью быть куда разумнее.

Потом спохватился, что у Венделла, наверно, нет ни засапожного ножа, ни топора, ни простого тула, который не жалко таскать по болотам.

– Обожди! – приказал и умчал проворно куда–то вглубь сарая. Вернулся, вывалил на приступку берестяной колчан, с особенным почтением протянул топор.

– Держи. Это моего друга Сванвельта вещи.

Атанарих невольно проникся почтением к этому топору с лоснящейся рукоятью. Воин с красивым именем Сванвельт, раз жил в первом доме, явно был не новичком. И погиб… интересно, как давно? Атанарих уже привык, что вещи тут много долговечнее людей, но почему–то именно про Сванвельта захотелось спросить, каким он был. Но не спросил – постеснялся растревожить душу старшего в доме. Одно мог сказать про Сванвельта наверняка: муж сей был рачителен. Топор, прежде чем уложить, наточил, жиром смазал старательно. Может, думал, что он ему завтра понадобится?

– Одежду помочь выбрать? – спросил Аларих.

– Да я сам.

Тот пожал плечами, но предупредил:

– Грязно будет и сыро…

И пошёл уже, было, но о чём–то вспомнил, остановился уже в дверях и предупредил:

– До свету вставать. Пива много не пей – не выспишься.

Атанарих только улыбнулся, хотя на кого другого, может, и обиделся бы. Аларих был лет на десять старше Атанариха, но такой весёлый, юркий и красивый – как герой песен Зигефрид. Обижаться на него Атанарих не мог.

Набил берестяной колчан стрелами из большого плетёного короба, сгрёб ту самую траву, которую надо на ноги навёртывать, топор за пояс заткнул. Пошёл одежду выбирать. Она уже не так пахла лежалым. То ли вытрясли её, то ли принюхался. Кожаную куртку с куколем примерил и нашёл, что в ней ловко. Штаны тоже кожаные отобрал. Сапоги… Да уж, что–что, а тачать сапоги фрейсы не умели. Тупорылое чудище, а не обувь. Но оно было крепко сшито и старательно пропитано варом – не промокнет. И с травяной портянкой на ноге сидело ловко. Подумав, решил, что надо наточить стрелы. Нашёл камень в своём мешке. За водой пришлось идти на женскую половину.

Несколько молодых женщин в простых рубахах, плотно увязав волосы платками, теребили и потрошили уток. Атанарих пока из них запомнил только красотку Фледу да хворую Грид. Остальных двух только в лицо узнавал – рыжую пухленькую и вторую, тощую, с огромными недобрыми глазами. Эта сухопарая показно жаловалась, что изломала все руки, теребя добычу Куницы.

Женщины расхохотались:

– Ах, бедненькая! Это, верно, так тяжко: спать на пуховых перинах и подушках, и всю зиму есть мясо.

Та оскалила мелкие белые зубки – в лице у нее было что–то безумное, как у хорька.

– Лучше спать вдвоём на соломе, чем одной на перине. А Алариха осенью не дождёшься – пропадает на своих староречьях.

– То–то ты его не дождалась этой ночью. До рассвета вопила, как течная кошка! – заметила доселе молчавшая Грид.

Чернавка полоснула ее яростным взглядом, готовая разразиться бранью и насмешками. Но, увидев Атанариха, женщины смутились и визгливо расхохотались. Атанарих догадался, что эта, с безумными глазами и странным лицом, видать, подруга Алариха Куницы. Любушка улыбчивого мужа, похожего на героя Зигефрида из песен о древних воителях! Страшнее не нашёл, что ли? По его, Атанариха, пониманию, старший в доме должен был обладать самой красивой женщиной. Высокой, стройной Фледой, у которой из–под простого платка выбивается отливающий солнцем локон, а глаза светлые. Которая была краше, чем мортенса Яруна, наложница Витегеса. А эта… Ночью, наверно, вообще можно за лейхту – неуспокоенный могильный дух, принять. Потом вспомнил, что в лупанарии в Нарвенне была одна шлюха, тоже страшная, как смерть. Но за ней вечно хороводились, словно кобели за течной сучкой, и крексы, и венделлы. А когда Атанарих, поддавшись общему безумию, решил, что и ему надо поискать её снисходительности, посулил ей перстень, она, запрокинув голову, хрипло рассмеялась, и велела ему обтереть молоко с губ. Отослала, даже не глянув на его подарок. Жалкая потаскушка, державшая себя, словно знатная жена. Эта, наверное, тоже горячая. Или ведьма. Точно, что ж он раньше не догадался? Приворожила воителя! Мужи, чем достойнее, тем беззащитнее перед женским колдовством. Красотка Фледа заметила взгляды Атанариха, засмеялась – дерзко и призывно:

– Кажется, наш новый воин так голоден, что не ровен час проглотит нас всех.

– Вместе с непотрошёнными утками, – поддержала чёрнавка.

И женщины снова расхохотались. Атанарих сделал вид, что не обращает на болтовню рабынь внимания, намочил камень и вышел. Но слышал, что бабы заговорили совсем о другом – что из рыбы сделать: квашеный фискс или сушёный. А то в этом году урожай плохой, на пиво бы хватило…