– За лето много гибнет?

– Если не повезёт… вот, когда золотого Кёмпе ободрали – осталось нас меньше трети. Обычно в набег – с десяток хороним, если набег большой – там и с пару дюжин может быть. По–разному.

Атанарих задумался, прикидывая силы хардусы и ежелетнюю убыль. Но тут появился Фритигерн.

– Ты куда пропал, Венделл? – беззлобно напустился Зубрёнок. – Баня истоплена, все тебя ищут.

– Пошёл хардусу посмотреть.

– Нравится? – спросил Фритигерн.

– Мудро устроено, хитро, – Атанарих уже решил, что погорячился, называя хардусу дырой.

– Да, неприступная твердыня.

– Венделлы и не такие брали, – не утерпел Атанарих.

– Нос опусти, маслёнок, – Фритигерна эти слова, кажется, задели, и венделл пожалел о них. Решил всё в шутку обратить.

– Я маслёнок? – весело зарычал он на Фритигерна. – Вот я тебя!

– Ты меня? Да я тебя, как кутёнка, сейчас раздавлю! – Зубрёнок принял игру.

– Сперва догони! – и Атанарих припустил от него. Беги он во всю прыть, тяжёлый Фритигерн враз остался бы позади. Но Атанарих придерживал шаг, и Зубрёнок, весело грозясь, отставал от него совсем чуть–чуть.

Так, смеясь, они вылетели из ворот вейхсхейма и сбежали вниз по склону. Там, у прилепившихся к самой воде строений, уже раздевались Зубры – Видимер и Аутари. Атанарих вынужден был замедлить шаг, и Фритигерн нагнал его. Но играть при старших им, воинам хардусы, было совестно. И потому Зубрёнок только пригрозился припомнить Атанариху его дерзость.

– И где ты его нашёл? – поинтересовался Рицимер.

– Воротной стеной любовался.

– Да уж, Одоакр здорово придумал, как её устроить… Раздевайся, – улыбнулся Атанариху Зубр, – Одежду отдай Грид, она постирает.

Грид – та самая пятнистая дура, что каркала давеча – стояла и улыбалась матерински–покровительственно. Ну и альисы с ней! Атанарих начал стягивать рубаху и вдруг вспомнил, что на смену ничего не взял. Растерялся:

– Так мне же назад голым придётся идти…

– О тебе позаботились, – Видимер кивнул на мешок Атанариха, лежащий на поленнице.

– Спасибо, – Атанарих стянул одежду, не глядя швырнул её бабе и нырнул в маленький домик, гадая, как все там поместятся. Потом заметил – истопили несколько бань. Так что с Атанарихом оказались только Готафрид, Видимер и Аутари. Отсутствие пенящегося яичного мыла вполне восполняли щёлок и мылящаяся трава, пучки которой использовали вместо губок. Мужи с наслаждением тёрли друг другу спины, балагурили. Отмывшись, окатывались холодной водой – горячую берегли. Атанарих быстро освоился, но когда Видимер, зачерпнув полный ковш, плесканул на печку, и всю баню заволокло паром, невольно шарахнулся в сторону и некоторое время откашливался. А фрейсы радостно загалдели и, вооружившись пучками распаренных березовых веток, принялись с азартом нахлестывать ими друг друга. Потом с гоготом выкатились из землянки прямо в реку. Атанарих, испугавшись, что задохнётся в этом пару, тоже выскочил на воздух и сиганул в воду. После бани она показалась ему ничуть не холоднее, чем в бассейнах крекских фригидариев, и он с радостным воплем окунулся с головой. Подскочил рябой Готафрид. Словно играющий щенок, уцепил за плечи, норовя макнуть ещё раз с головой. Атанарих вывернулся и лягнул его по голени. Тот упал, повалил на себя Атанариха.

– Наших бьёшь, Волк? – весело взревел выскочивший из соседней бани Фритигерн, размахивая веником, как дубиной. Бросился и отхлестал не только Готафрида, но и Атанариха. Тот в долгу не остался, подсёк Зубрёнка. Навалившись на него вдвоем с Готафридом, отняли веник. И пока Фритигерн не поднялся, хлестали его. Потом Зубрёнок свалил обоих, лапищами придавил им шеи, и они, хохоча, барахтались на мелководье, покуда совсем не замёрзли и не запросили пощады. Втроём помчались назад в баню. Её душное, горячее нутро после ледяной речной воды показалось особенно приятным.

– А ведь ты париться не умеешь, – заметил Готафрид, – Давай я покажу, как надо. Ложись.

Атанарих, вспомнив, как радостно растянулся на деревянной плахе Видимер, охотно улёгся лицом вниз. Готафрид плесканул ковш воды на каменку и, вооружившись раскалённым веником, принялся охаживать венделла по спине. Тот вскоре пожалел, что согласился на это, некоторое время крепился, потом не выдержал. Почувствовав, что в глазах нехорошо темнеет, обратился в бегство и снова сиганул в речку. Готафрид, размахивая веником, помчался следом:

– Жизни или смерти просишь, трус?!

Вода живо привела венделла в чувство, он развернулся и первый напал на товарища.

– Разыгрались, маслята! – за возней они не заметили, как Видимер подплыл к ним и, ухватив обоих юношей за шеи, макнул в воду. А потом развернулся и неспешно зашагал на глубину. Зайдя по грудь, бросился на живот, и, размашисто загребая длинными руками, поплыл к середине реки, где купались двое Зубров. Атанарих хотел было последовать их примеру, но почувствовал, что мёрзнет, и повернул обратно. В бане, раскалённой и пахнущей травами, теперь был только Аутари. Он по слабости не мог долго мыться. Потому, зачерпнув ковшом холодной воды, поливал себя, смывая остатки пены и щёлока. Ополаскиваясь, он воздавал хвалу Фрове, хозяйке дома. Атанарих тоже стал ополаскиваться, молча.

– Разве у венделлов не принято смывать с себя банную нечистоту, взывая к хозяйке живых? – Аутари не укорял, он был удивлён.

– У нас нет таких бань, – Атанарих, тем не менее, почувствовал себя неловко, – Мы моемся в крекских термах. Там это не принято.

– Где же рожают ваши жёны и обмывают ваших покойников? – заинтересовался Аутари.

– В домах. Они большие, там много покоев.

Аутари качнул головой, выражая изумление многообразию чудес в этом мире, и промолчал. Атанарих сам понял: то место, где бывают новорожденные и покойники – это земля Холлы*, и чтобы не приманить её, надо позвать хозяйку живых. Он послушно трижды окатился водой, призывая Госпожу Домов, и спросил замешкавшегося Аутари:

– Тебе помочь выйти?

Тот улыбнулся и покачал головой:

– Нет, Венделл. Если я позволю нянчиться с собой, как с немощным стариком – я никогда не стану прежним.

Атанарих смерил взглядом его тощее тело. Особенно пугали ноги, костлявые и бледные. И он отвёл взгляд – не хотелось, чтобы воин прочёл в его глазах сомнение.

Они вышли из бани и сели на траву, поджидая, когда остальные закончат купаться.

День склонился к закату, но ещё не похолодало. Глядя, как блестит в косых лучах солнца Оттерфлода, и сияет на высоком мысу Кёмпе, Атанарих блаженно улыбался. Он помнил о том, что совсем недавно едва сдерживал слёзы и жалел, что поехал в хардусу, но уже не понимал, что так угнетало его.

* * *

Едва проснувшись, Атанарих возвратился мыслями ко вчерашнему, запечатлевая его в памяти на долгие годы, чтобы потом, наставляя своих сыновей, рассказывать им о самом главном дне в жизни мужчины.

Сколько раз Атанарих представлял себе, как будет приносить клятву верности риху Аллобиху (разумеется, старому риху, а не его дочери и уж тем более, не наследнику – пьянице и неженке). Рисовал в воображении украшенные мозаикой своды Нарвеннского дворца, достойных мужей, сидящих за столами на пиру в его честь. Видел себя, одетого в новую рубаху и вышитый золотыми нитями синий плащ с родовым вепрем. Представлял, как проходит величавой поступью через залу, и его шаги гулко отдаются под высокими сводами. Разумеется, воображение рисовало разгар лета: вскоре после его, Атанариха, дня рождения. Яркое южное солнце и множество цветов, украшающих головы знатных женщин, пришедших посмотреть на принесение клятвы.

А вышло всё не так. И день был дождливый, и Гулагардс хардусы могла показаться роскошной лишь тому, кто никогда не видел ничего просторнее. Одежда на Атанарихе была самая нарядная (из взятой в дорогу), но никаких золотых кабаньих голов на плаще и в помине не было. А всё же этот дождливый день Атанарих не променяет на сотню солнечных. Потому что главное – не пышность убранств, не наряды, не тонкие вина и изысканные яства. Важно, чтобы рих, которому ты приносишь клятву, был человеком доблестным и честным. А сравниться с рихом Витегесом, защитником фрейсов, не мог не только никчемный Торизмунд, но и его стареющий дед Аллобих.