– Но у меня есть на это причины, – не сдаюсь я, – И тебе прекрасно о них известно, – Мишка замолкает и судорожно сглатывает, когда до него начало доходить, – У заказчика есть то, что спасет Тимку от приюта… – я крепко сжимаю ладони.

Именно это моя крайняя мера, если я не найду лекарство.

Приют построен не так давно, брошенных детей становилось всё больше, матерям приходилось оставлять малышей прямо на улицах, потому что они были неспособны прокормить даже себя.

Департамент был вынужден искать решение, не собираясь возиться с сопливыми детьми зараженных.

Ещё одна жестокая реальность нашего мира.

– Ему будет становится только хуже и я не буду смотреть, как он умирает, – глухо говорю я, возвращаясь к перерванному разговору, – Как говорится, из двух зол…

– Прости, я не подумал, – Мишка проводит ладонью по спутанным ветром волосам, – Я самый настоящий придурок.

– Не буду спорить, – я нахожу в себе силы улыбнуться ему, замечая, что он краснеет, – Но говорил ты очень убедительно, – несколько минут мы просто молчим.

– Значит, ты уже всё решила? – еще раз спрашивает меня Мишка. Я киваю и застегиваю куртку, – Тогда я пойду с тобой.

– Нет, – я поправляю капюшон, это действие помогает мне собраться с мыслями.

– Но я хочу, – упрямо повторяет он.

– А твоя основанная работа?

– Не моя смена, – быстро отвечает Мишка.

– Зачем тебе это? – подозрительно прищуриваюсь я.

– У меня есть на то свои причины, – в его взгляде сквозит неприкрытая нежность.

Я открываю рот, но не знаю, что сказать. Просто смотрю на его бледное лицо. Свет резко выключают и всё тонет в темноте. Со всех сторон несутся ругательства, словно это для всех стало неожиданностью, а не закономерность.

Чиркает спичка и Семеныч зажигает свечи. Одну из них он приносит к нам и ставит на бочку, бросив на меня многозначительный взгляд, уходит.

– Тась, я могу помочь, – Мишка кладет руку на мою ладонь. Его пальцы теплые и шершавые. Точно такие же, как я запомнила. Моя кожа помнит это до сих пор, – Ты закончила нашу татуировку, – вдруг произносит Миша, я резко выдергиваю свои пальцы и непроизвольно касаюсь шеи.

Его эскиз. Компас.

Мишка считал, что благодаря ему, я всегда найду дорогу обратно. Однажды, напившись, нам показалось, что будет здорово нарисовать друг для друга наброски и набить их на теле.

Тогда все казалось иначе.

Я поднимаю на Мишку глаза, мерцающий свет свечей выхватывает сероватый оттенок на его скулах. Складки около его губ становятся глубже.

– Я всегда всё довожу до конца, ты же знаешь, – в отличие от тебя, вертится у меня на языке, но я молчу.

Ни к чему ворошить прошлое. Те вопросы, что я задаю себе, его никогда не волновали.

Мишка закатывает рукав и показывает мне свою татуировку. Я наклоняюсь ниже. У меня пересыхает во рту, я вижу северную звезду в созвездии Малой Медведицы. Я тогда увлекалась астрономией…

Не думала, что он ее закончит.

– Удивлена? – Миша насмешливо приподнимает одну бровь, было время, я сходила с ума от этой его привычки.

Что-то внутри меня замирает. По памяти.

– Впечатлена, – я осторожно касаюсь кончиками пальцев прямых линий, ведущих к путеводной звезде, – Хорошая работа, – прокашлявшись, стремительно поднимаюсь на ноги, – Я буду ждать тебя на нашем месте, – неожиданно для себя говорю я, – Если твое предложение еще в силе, – быстро добавляю я, чтобы он не подумал ничего такого, о чем думать не должен.

– Обязательно, – в глазах Мишки загораются смешливые искорки. Он слишком хорошо меня знает. Мне хочется смеяться и плакать одновременно.

– Не опаздывай, – бурчу я и направляюсь в сторону выхода.

Васьки уже нет и меня это радует. Я быстро спускаюсь вниз, перед глазами мелькают воспоминания. Я скучаю по Мишке прошлому. По тому времени, когда я еще не знала, что он ценит риск больше, чем меня.

Когда он присоединился к Сопротивлению, для меня все закончилось.

На улице я уже начинаю жалеть, что согласилась взять его с собой. Это опасно. Легче рисковать собой. Именно к этому я привыкла с самого детства, когда родителей не стало. Но увидев его татуировку, во мне что-то переключилось, словно мне опять семнадцать лет и я по уши в него влюблена.

– Черт, – едва слышно выкрикиваю я, ударяя кулаком в ладонь, как же всё это глупо! Я ускоряю шаг, от моего дыхания вырываются облачка пара. Поднимающийся рассвет начинает золотить крыши домов и всё больше людей выходят на грязные дороги.

Сонные и злые, они направляются в лазарет. Совсем скоро возникнет километровая очередь. Мне нужно успеть занять очередь одной из первых. Иначе придется опять выслушивать насмешки и защищаться от нападок других зараженных.

Я спешу к небольшому дому, сложенного из бревен, он походит на уставшего старика, вынужденного доживать свой век здесь. Всего три окна и покосившиеся ставни. Дорога к нему наполовину заросла камышом и от каждого моего шага, пыль поднимается в воздух, оседая на волосах и одежде.

Первым делом, я проверяю большие металлические бочки, стоящие по углам дома. Дождевая цепь, сделанная мной из обрезанных горловин пластмассовых бутылок, успешно собирает в них воду. Скоро пойдет второй месяц осени и дождей станет больше. Но сегодня мне придется потратить ее на себя.

Открыв входную дверь, я не успеваю убрать сумку, как на меня сразу же налетает Тимка. Его заплаканное личико утыкается мне в ноги. Он обнимает мои колени своими маленькими ручками и жалобно всхлипывает.

– Эй, малыш, – мне удается оторвать Тимку от себя, я присаживаюсь на корточки, чтобы быть на одном с ним уровне. Я замечаю, что он не надел обувь и стоит в одних носочках на холодном полу, – Ты сильно испугался? – я вытираю с его лица слезы. Он кивает.

– Я… думал… они… тебя… абрали, – икая отвечает мне брат, его зеленые глаза опять наполняются слезами. Я чувствую себя виноватой.

– Разве я смогла бы тебя бросить? – я поднимаю его на руки и начинаю кружить по комнате, пока Тим не начинает громко смеяться, забывая свой страх, – А теперь пора собираться, – я прижимаю его к себе так сильно, что он начинает ворчать.

– Не хочу в лаарет, – Тимка сердито хмурится, он так и не научился выговаривать букву «з».

Я улыбаюсь и опускаю его на стул.

– А если я пообещаю тебе сделать огромный омлет? – глаза брата загораются счастьем и я радуюсь, что мне удалось сохранить пару яиц.

Не теряя времени, я нахожу старые ботинки Тима за креслом и быстро надеваю их на брата.

– А теперь бегом умываться, – я закатываю рукава куртки и беру бутылку воды.

Она предназначена для питья, но я боюсь мыть Тимку дождевой водой. Он стоит у раковины и терпеливо ждет. В его руках старая зубная щетка и гель для чистки зубов совершенных. Мне удалось выменять его у одного заказчика.

Я наливаю воду в бочок и слежу, чтобы Тим все делал сам.

Если меня не станет, он должен научиться самостоятельности. Никто здесь не будет ему помогать.

Но я стараюсь об этом не думать. Когда Тимка закончил, я подаю ему застиранное до дыр полотенце. Он громко кашляет, вытирая лицо. Каждое грудное буханье заставляет мое сердце сжиматься.

– Глазки не болят? – я наклоняюсь к Тиму, от брата вкусно пахло мятой.

Я целую его в холодный лоб. Это становится моим ежедневным ритуалом. Я не знаю, когда брату в очередной раз станет хуже и вместе с кашлем придет высокая температура. Лихорадка длится неделями. И я не уверена, что он выдержит следующую.

– Нет, – Тимка качает головой, и его серебристые кудряшки падают ему на лицо. Я с облегчением взъерошиваю ему волосы.

– Беги за свитером, – командую я и сама быстро чищу зубы. Я продолжаю следить глазами за братом в осколке зеркала. Тим неуклюже одевает кофту, не дожидаясь моей помощи. Он напоминает мне тощего неуклюжего медвежонка.

Я крепче сжимаю раковину, меня переполняет такая огромная любовь к нему, что иногда я не знаю, что с ней делать. И как я справлюсь, если Тимка умрет.