Лера горько усмехается, смотря на себя в грязное зеркало в туалете в зале суда. Зря она пила успокоительное — нервы все равно сдавали. Чем ближе к оглашению приговора было, тем больше ее трясло от всех переживаемых эмоций. Ей так страшно не было никогда в жизни. Никогда. Девушка, словно в тумане, возвращается в зал суда, когда их приглашают снова. Она крепко сжимает руку Антонины Петровны, когда начинают зачитывать приговор. Лера вслушивается с трудом — мысли путаются в голове, она плохо воспринимает, чувствует, как к горлу подступает тошнота от волнения, но самое главное она улавливает — двадцать лет. Двадцать. Лет. Это же практически вся жизнь… Сейчас это кажется такой долго и страшной цифрой. Она едва не теряет сознание прямо в зале суда, ей трудно представить какого сейчас родителям Алекса, они вроде бы держатся, они молодцом, а вот сама девушка чувствует, как что-то внутри ломается, и все ниточки надежды просто обрываются.

На Лагранжа просто страшно смотреть. Она не хочет поднимать на него взгляд — ей нельзя к нему подойти, нельзя обнять в последний раз, Лера может только посмотреть на него издалека, попытаться улыбнуться и хоть немного поддержать его. Давид тоже смотрит на лучшего друга неверяще, у него до сих пор присутствует какое-то чувство нереальности от всего происходящего, этого ведь не могло с ними случится.

Лагранж понимал, что он получил по заслугам. Откровенно, честно понимал. Поэтому даже не сопротивлялся, не удивился, когда приговор озвучили — уже не имело значение, сколько он отсидит — сам парень понимал, что вряд ли он выйдет оттуда живым в целом. Ему бы очень хотелось надеяться на то, что он ошибается. Он понимал, что он заслужил, но была ли в его глазах хоть тень раскаяния? Не ясно. Алекс вообще старался ни на кого не смотреть, только на свои руки — изредка на адвоката или на судью. Ни разу за все время слушания он не посмотрел на Яну, на родителей тех девочек, которых он убил. Парень и не собирался этого делать — а что он должен им сказать? Да, он действительно моральный урод с психическими расстройствами, но неужели его извинения им как-то помогут? Или раскаяние? Нет. Не помогут. На Лерку он тоже смотреть не хотел. Неужели девушка сама не понимает, какого монстра она защищает? Еще и Давид… Он в очередной раз убедился, что у него лучший на свете друг. Лекс ведь знал, какая тяга к справедливости у Месхи, а он все равно встал на его сторону. Дружба на свете все-таки явно есть.

— Позаботься о ней. — фактически одними губами говорит он Месхи, кивая на Валерию, которая неотрывно смотрела за тем, как на юношу надевают наручники.

— Я обещаю. — также отвечает ему Давид, интенсивно кивая. Он крепко сжимал девушку за руку. Он ведь не знал, что в ее голове — может, она захочет кинуться к нему в следующую секунду. А вот Месхи ее от этого неразумного решения хотел удержать.

Его уводят. Мир меркнет, по крайней мере, для нее. Зал суда практически опустел, все ушли практически сразу после оглашения приговора, а Лера стояла и смотрела на скамейку, где буквально еще несколько минут назад сидел Алекс. Она осталась одна у разломанного целиком и полностью мира, который, наверное, невозможно будет построить обратно. Он рухнул, а девушка задыхается и гибнет под его обломками окончательно.

Месхи все-таки тянет ее за собой, приобнимая. Они идут к выходу и оба молчат — Лере нечего сказать, она не хочет говорить, а Давид не собирается выдергивать ее сейчас из ее состояния. Если ей так комфортно, пусть помолчит, а если захочет высказаться, парень в любом случае будет рядом. Как он и обещал Алексу, Давид обязательно позаботиться о ней. Вот сейчас, например, он намеревается довезти ее домой, немного успокоить и уложить спать.

На крыльце здания стоят ребята, которые до сих пор не успели разойтись. Яна абсолютно спокойна, затягивается своей тонкой дорогой сигаретой, она вполне довольна результатом случившегося — она готовится к свадьбе и ей правда нет никакого смысла страдать. Макс стоит рядом и тоже курит, а потом оборачивается на вышедшую парочку из здания суда, Лерка смотрит на него затравленно и испуганно, она не хочет снова оскорблений и каких-то гадких речей в свой адрес. Наверное, она это заслужила, когда сделала выбор в сторону Лагранжа. Давид чувствует эту дрожь — и лишь крепче сжимает руку кудрявой.

— Что, и на меня с кулаками полезешь из-за показаний? — злится Месхи, не удерживаясь от тычка в сторону Новикова. — Только я не маленькая беременная девочка, которую можно избить всей компанией и не получить ответа.

— Никуда я не полезу. — пожимает плечами Максим, оставаясь крайне спокойным и вставая возле Яны, едва заметно усмехнувшись. — Мы удовлетворены решением суда, нам больше ничего не нужно, чтоб ты знал. Ксюша, кстати, приговора дожидаться не стала. Она уехала. Просила тебя предупредить, пока ты был очень занят. Говорю тебе теперь.

Давид лишь кивает ему, пожав плечами. Он даже не заметил, если честно, что Орловой не было на остатке процесса — куда-то она исчезла, да и ладно — голова сейчас была забита совсем другим и ему вообще было не до этого.

— Я отвезу тебя домой. — уверенно говорит парень, пристально посмотрев на девушку, которая в ответ ему лишь кивнула. — Нам еще нужно завести родителей Алекса по дороге. Хорошо?

Лера кивает ему еще раз. Они находят родителей Лагранжа не в самом лучшем состоянии. Они стоят не так далеко от крыльца здания суда, мужчина крепко обнимает плачущую женщину, пытаясь ее успокоить. Она действительно поседела за все это время, да и сам мужчина постарел практически лет на десять, они выглядели очень устало и помято. Лерочка подходит к ним, сейчас даже ободряюще улыбаться не хочется — есть желание только лечь и как можно скорее уснуть.

— Поехали домой. — тихо говорит она, устало вздохнув.

— Ты останешься у нас, Лерочка?

Они все двигаются к машине, а девушка медленно кивает им.

— Конечно, только мне нужно съездить домой за вещами. Давид, ты меня отвезешь? — тихо просит кудрявая, попытавшись улыбнуться ему.

— Естественно, я же не пущу тебя за руль в таком состоянии.

Дорога до дома Лагранжей занимает не так много времени — родители заходят в подъезд, а Лера поворачивается к Месхи и тянется к нему, крепко обнимая за шею и утыкаясь в плечо.

— Давид, спасибо тебе. Ты даже не представляешь, как это было нужно. — тихо говорит кудрявая, ощущая, как парень обнимает ее в ответ и осторожно поглаживает по непослушным волосам, крепче прижимая к себе, будто бы желая забрать у девочки сейчас часть боли, чтобы ее немного отпустило. Он видел, какими пустыми были ее глаза — будто бы она потеряла любой возможный смысл своей дальнейшей жизни, но сейчас Месхи был абсолютно уверен в том, что ей нужно продолжать жить дальше. Жить и бороться, и, может, ей нужно сейчас избавиться от старых пережитков, чтобы попытаться сделать этот шаг вперед?

— Лерочка, я может быть сейчас правда дикость скажу, и ты не сердись на меня, пожалуйста, но… Еще не поздно сделать аборт. — тихо произносит парень, выпуская ее из объятий, заглядывая ей в глаза.

— Никогда. — отрезает девушка очень уверенно и твердо. — Это все, что у меня от него осталось, понимаешь? Это его ребенок. И значит, я буду растить его одна, потому что у меня больше ничего нет. И не будет.

— Я тебя умоляю, не ставь на себе крест, Лер. Тебе всего двадцать. Кто знает, как круто может повернуться жизнь да даже в ближайший год. — тихо говорит Давид, постепенно начиная выруливать к ее дому, ощущая, что еще чуть-чуть, и они поругаются, поэтому молодой человек начинает сдавать обороты, чтобы еще сильнее не травмировать Валерию своими рассуждениями.

— Давид, послушай меня. Мы дружили с первого класса. Мы встречаемся уже практически пять лет. Ты правда думаешь, что мне так просто взять и вычеркнуть? Просто легко забыть о том, что Алекс вообще существует? — тихо спрашивает Царева, откинувшись на спинку сидения в машине и закрывая глаза. — Я так не смогу. Я же дышу им, понимаешь. Что с тобой случается, когда ты резко задерживаешь дыхание, Давид? Когда кислорода больше нет? Лекс занимал все свободное место в моей душе. А теперь его нет рядом и… И мне кажется, что у меня просто все опустело. У меня никого, кроме него не было, Давид. Я никогда не была никому нужна, кроме него, понимаешь?