— Без энтузиазма отдыхайте.

— Папа!

Сашку выписали из больницы… Хотя нет, он сам ушёл, написав отказ через три дня после Нового года. В Перехлестье мы ходили каждый день. После боя в парке аттракционов, где мы общими стараниями свалили на Спрута колесо обозрения, а потом я нашпиговала его мерзкую тушу стрелами, дух в Перехлестье не появлялся. Это настораживало. Зная теперь, что наши близкие уязвимы, мы всеми силами пытались найти Зевса, чтобы узнать у него про выход в мир духов, но безрезультатно. Изменчивость Перехлестья, его вероятная бескрайность, не оставляла нам шансов. На Ключника надежды не было — он, даже узнав о том, что Спрут использовал наших родственников, чтобы показать силу своего влияния на нас, упрямо твердил.

— Вам нечего делать в мире духов.

Мы оказались в тупике.

— Быстро он, конечно, пошёл на поправку, — рассуждал отец. — Молодой организм, но чтобы шов зажил так скоро — это в моей практике впервые. Не говоря уже о ЭЭГ… Хоть научное исследование проводи по результатам.

— Ты о чем? — раздумывая о возможных способах найти Зевса, я слушала отца вполуха.

— О своём, о рабочем.

— Что не так с его ЭЭГ? — опомнилась я.

— Все хорошо. Немногое отличается от нормы.

— Почему? Это из-за удара? Он болен?

— Нет! Не надо было тебе говорить, — недовольно ответил отец. — Здоров твой Сашка. Просто есть отличия… Мы пока не знаем, в чем причина. Сделаем контрольное обследование.

— Что-то не в норме? Какие-то осложнения?

— Ох, хватит! Ты меня слышишь? Все хорошо! Нет там признаков заболевания, прекратить разводить панику!

Я примолкла и насупилась.

— И вообще — это врачебная тайна, — спокойнее добавил отец.

— Вспомнил, — пробурчала я. — А Сашка знает, что у него что-то не то с головой?

— Все у него "то", только несколько оригинальнее… Конечно, лечащий врач ему все объяснил.

— А он что ответил?

— А ты как думаешь?

Я прикрыла глаза, чуть нахмурилась и безэмоционально, подражая Сашкиной интонации, выдала.

— Ясно.

Отец усмехнулся.

— Именно так он и ответил.

Сашка ждал нас у касс. На плече спортивная сумка — вот и весь багаж. Я же катила за собой маленький чемодан, по дороге отобрав его у отца.

— Сама что ли не докачу?

Сашка и отец пожали друг другу руки.

— Вас там встретят? — спросил папа.

Сашка кивнул.

— Глаз с неё не спускай.

— Не буду, не беспокойтесь.

Отец замялся. Посмотрел сначала на Сашку, потом на меня.

— Если вдруг что — сразу звоните.

— Обязательно, пап. Все будет хорошо.

— Ну… Давайте до вагона провожу.

Я спорить не стала. Если ему так спокойнее, пусть делает, как хочет.

Сашка уступил мне место у окна. Электричка тронулась, а папа остался стоять на перроне. Я прилипла носом к окну и махала до тех пор, пока из виду не скрылась крыша станции.

— Первый раз уезжаешь одна? — спросил напарник.

— Нет, но оставлять папу всегда тяжело.

Сашка достал из кармана наушники. Я проследила за его движением и опомнилась.

— У меня же тебе подарок есть!

Сашка недоуменно посмотрел на меня.

— Подарок? По поводу?

— Ну, на Новый год! Мы же без Переброса ещё не виделись!

Я вытащила из сумочки коробку и протянула Сашке. Он вскинул брови.

— Хм… Спасибо…

— Это наушники. Что, не нравится?

— Нет… В смысле, да… То есть…, - он поднял глаза к потолку и снова посмотрел на меня. — Проблема в том, что для тебя у меня подарка нет.

— Неважно. Ты в больнице лежал. Из-за меня же. Вот, возьми.

Сашка, наконец, забрал коробочку, повертел её в руках.

— Мне как-то неудобно.

— Ну, сделаешь мне потом подарок. Какую-нибудь мелочь, — я тараторила, не останавливаясь. — Они недорогие.

Сашка, рассматривавший коробку, резко вскинул голову и в упор посмотрел на меня.

— Никак не успокоишься? — холодно поинтересовался он.

Я открыла рот, чтобы спросить, что опять не так, но тут до меня дошло. Я смутилась и уставилась в пол. Красноречие меня вмиг покинуло. Сашка чем-то зашуршал, завозился и, наконец, тронул меня за плечо.

— Держи.

— Извини, — не шелохнувшись, прошептала я.

— Возьми, пожалуйста.

Я посмотрела на напарника — он притягивал мне правый наушник. Уже успел поменять старые на новые.

— А что за музыка? — спросила я, вставляя наушник в ухо. — А… Ооо…

Я замолчала и, прикрыв глаза, откинулась на спинку сидения. Металлика. Nothing Else Matters.

Это намёк или он просто решил смягчить свой наезд? Я вздохнула и отвернулась от напарника. Человек-головоломка, черт возьми.

За окном частный сектор сменила промзона, за ней потянулись склады и бесхозные пустоши. И, наконец, начавшись с низеньких деревцев, за насыпью взметнулся в небо лес.

Я вытащила наушник из уха и обернулась к Сашке.

— Как твоя мама?

— Не разговаривает со мной.

— Вот как, — я расстроилась. — Мне жаль.

— Ей всегда нужно на что-нибудь злиться. Иначе она не может.

— Поэтому бабушка так далеко забралась?

— Они ещё до меня не очень ладили, — Сашка пожал плечами. — А как дед умер, стали скандалить по любому поводу. Могли месяцами не разговаривать. Потом квартиру деда продали и разъехались.

— Вы где раньше жили?

— На Набережной, за парком Свободы. Мне лет восемь было, как мы переехали.

— Парк Свободы… Ого… Там огромные квартиры, профессорские, если не ошибаюсь.

— Не ошибаешься. Дед был деканом факультета иностранных языков. Квартиру даже смог выкупить.

— Ничего себе!

Сашка усмехнулся.

— Он умел со всеми находить общий язык. Они при нем никогда таких концертов не устраивали, как после.

Мы помолчали, думая каждый о своем. Сашка скрестил руки на груди и вытянул ноги.

— Я посплю.

Я снова отвернулась к окну. Оттуда на нас смотрел угрюмый темный лес.

Ехали мы почти четыре часа. У меня уже начала ныть поясница, и в животе заурчало, а Сашка спал как ни в чем не бывало. Картинка за окном нервировала своим однообразием. Лес сменялся разве что редкими селами, запорошенными снегом по самые крыши. Из труб поднимался дым, на станциях голосили собаки и иногда, проникая через открытую форточку, летел вслед за электричкой запах чего-то печеного, сдобного и домашнего.

Объявили нашу станцию. Я тронула Сашку за плечо.

— Это наша же?

— Да, — он потянулся и зевнул. — Давай свой чемодан.

— Я сама покачу, он маленький.

— Не покатишь.

— Это еще почему?

А потому, что снег здесь не счищали. Вообще. Нигде. Лестницы походили на снежные горки, мусорных бачков не было видно под сугробами, а дорожки угадывались только по цепочке следов.

Когда мы сошли с электрички, Сашка перекинул ремень сумки через плечо и, взяв мой чемодан, решительно, словно мы высадились на Северном полюсе, произнес.

— Теперь на автобус.

Мы прошли станцию и остановились у лестницы. Я не без содрогания глянула вниз.

— И как по ней идти? Скатываться?

Сашка задумчиво смотрел на лестницу.

— Можно кое-что сделать, — тихо произнёс он.

— А? — я обернулась. Глаза напарника блеснули — платформа под нами дрогнула, и снег с лестницы вихрем разлетелся в разные стороны.

Сашка встал на первую ступеньку.

— Скользко, но идти можно, — он обернулся. — Пошли. Держись за перила.

— Не. Делай. Так. Больше, — медленно, с нажимом, выделяя каждое слово, произнесла я и гораздо мягче добавила. — Пожалуйста.

— Почему?

— Мы не знаем природу твоих возможностей, их предел, их… последствия. Ты же сам говорил…

— Ясно, — Сашка отвернулся. — Спускайся.

Я пожала плечами и, цепляясь за перила, преодолела эту чертову лестницу. Догнав Сашку, который чуть ушёл вперёд, я услышала какой-то невнятный шум. Не без испуга обернулась.

— И зачем ты это сделал? — лестница снова превратилась в большой сугроб с той лишь разницей, что снег теперь выглядел рыхлым, всклокоченным, словно его сюда специально покидали. Ну, собственно, так оно и было.