— Смотрите, не шутите с ней!.. — сказала она.
— Э-э!.. Все в этом мире относительно… — состроил он перепуганно-важное лицо и упруго спрыгнул с обрыва.
Снегуровский весело засвистал…
— Здорово, Лесной! Вот хорошо, что тебя встретил…
— Операция уже?..
— Уже! Теперь едем… Сейчас иду хлопотать у начпорта… Лесной! У нас будет свое судно. Готовься….
— И тайна будет нашей!.. — восклицает Лесной, вдохновившись порывом Снегуровского.
— Нашей!.. Лечу… Некогда… Встретимся вечером…
Маленький уютно обставленный кабинет кафе «Уголок». Над столиком звон вилок, ножей, тарелок. Полчаса уже работают две пары челюстей.
Снегуровский, первый бросая прибор:
— Послушай, Лесной! Ведь нельзя же до бесчувствия…
Лесной отирает салфеткой омасленные губы.
— До бесчувствия еще далеко. Официант! Что у вас там еще по карте? Ждать?.. Некогда! Давайте вина.
— Итак… Значит завтра, — говорит Снегуровский, чокнувшись с Лесным бокалом.
— Завтра! — увесисто отвечает Лесной. Потом, немного замечтавшись: — А знаешь… даже чудно подумать, что это так близко…
— Но где же он? — взволнованно произносит Снегуровский. — Ведь уже без десяти двенадцать… Мне не хотелось бы, чтоб из-за какого-нибудь пустяка мы…
У Снегуровского рука с часами дрожит.
— Пустяки! — отвечает Лесной. — Нужно действовать решительно… бежим. — Он быстро открывает окно и бросает недоумевающему Снегуровскому: — За мной!
Через несколько минут в кафе врывается взлохмаченная фигура.
Это — репортер «Красной Звезды» Чернов.
3. Веселое радио
По улицам несутся мальчишки-газетчики:
— Землетрясение!
— Землетрясение в Японии!
— Япония провалилась!..
— Радио! Радио! Свежее радио!
И сразу же вся каменная Светланская заливается народом. Хлопают двери магазинов, учреждений. Граждане кидаются к газетчикам.
Черные шмыгающие спекулянты уже тревожно щупают в карманах свои иены.
Началось.
Утро и солнце и 1-ое сентября…
Никто ничего не знает толком.
Но все…
— Мамэ!.. — кричит толстый зазуновец, перекатываясь через Светланскую к другому. — Что мы будем делать с нашими иенами?..
— Провалилась!..
— О, чтоб она провалилась!..
Данн… дани… дани… — звенит весело трамвай, подымаясь в гору от Китайской.
Ha ходу вскакивает китаец. Подает кондукторше иену. Та мотает головой:
— Моя бери нету…
— Как нету?.. — раскрывает рот китаец. Вчера он знал крепко — это были всесильные деньги на Дальнем Востоке.
— Не велено принимать… Они шибко дешевы… Япония ломайла… — пытается ему объяснить кондукторша.
— Макака ломайла? — Глаза китайца прыгают. — Ена — игаян сибирка?.. Хо!.. — И китаец с треском рвет иену и выбрасывает ее за окно трамвая. Ветер подхватывает клочья.
— Хо!.. — Улыбаясь во все лицо, ходя достает русские серебряные деньги и платит кондукторше. Садится и весело позванивает в кармане серебрушками.
Трамвай пролетает мимо редакции газеты «Красное Знамя». На парапете огромный плакат с черными буквами:
«ИОКОГАМА ПРОВАЛИЛАСЬ».
Трамвай пролетает.
Из редакции веером по всем направлениям города с свежим экстренным выпуском летят новые партии газетчиков. Вот ходя, опережая всех, спешит на вокзал. Он кричит:
— Тун-тун игаян-ломайла Джапан!
Другой за ним:
— Макака кантрами!..
На плацу Первой Речки занимаются военные части Тихоокеанской дивизии.
Вдруг белыми лепестками телеграммы:
«…В Японии землетрясение».
А через минуту трещат полковые телефоны, и ординарцы несутся с телефонограммами к ротным:
«…Занятия отставить. Все на митинг. Сегодня назначаю день отдыха.
Начдив (подпись неразборчива).
Адъютант (тоже)».
И стройными колоннами, легким учебным шагом, расходятся с плаца роты по казармам.
А в редакцию единственной газеты Владивостока беспрерывно звонят со всех концов города:
— …Что еще есть дополнительного?.. — Это граждане.
А спекулянты в банк:
— …Принимаются ли иены? Какой курс?
Оттуда лаконичное:
— Нет курса!..
Кабинет председателя Губисполкома.
Тонкие, иконописные черты лица, жиденькая бородка, усы. Молодое утомленное лицо. Это — Курков, предгубисполкома. Партизан и твердокаменный большевик. Он держит трубку телефона.
— Алло! Я слушаю.
Его беспрерывно информирует редакция.
Его усталые грустные глаза устремлены вдаль. Он глубоко задумался… Япония, еще вчера такая могущественная и нахальная, — сегодня, может-быть, стертая с лица океана. Она была единственной реальной угрозой возрождению советского Дальнего Востока. Жадная, пропитанная империализмом, с армией бездушных машин, она была здесь несокрушимым властелином. И вот…
По лицу Куркова чуть проходит улыбка, и глубокий облегченный вздох заполняет тишину кабинета.
Этот вздох облегчения точно всего Дальнего Востока…
Но через минуту тревожная мысль: «А пролетариат Японии? там десятки, сотни тысяч жертв!..»
Трррнн… Тррннн… — тревожно бьет телефон.
— Я слушаю…
— Товарищ Курков?
— Да!
— Говорит преддальревкома…
— Товарищ Иванов?
— Да… Нужно сегодня же приступить к организации помощи пролетариату Японии. У вас есть какой-нибудь план?
— Да. Я только что думал об этом и хотел звонить к вам.
— Прекрасно! Вечером устроим совещание. С Москвой я уже договорился.
В больших грустных глазах старого партизана зажигается огонь революционера…
— Алло, товарищ Новский!
— Эгеш!.. — это редактор газеты «Красное Знамя».
— Что нового?
— Да, вот сейчас посылаем на Русский Остров на радио. Товарищ Лепехин дает катер и сам, кажется, едет туда.
— Хорошо. Приходите сегодня вечером на совещание. Товарищ Иванов будет.
— Приду. Вот только допишу передовую.
— Упомяните там, что Дальний Восток организует срочно помощь пролетариату Японии.
— О це дило!.. Я и плакат сейчас же велю сделать.
— Устраивайте.
И снова склоняется чупрына товарища Новского над редакторским столом, и снова скрипит перо.
«…Огромное неисчислимое бедствие несет землетрясение пролетариату Японии. Все население Дальнего Востока должно дружно прийти к нему с братской помощью. Немедленно. Сейчас же».
А на парапете здания репортер газеты приклеивает новый плакат:
«ТОВАРИЩИ и ГРАЖДАНЕ!
Все на помощь пострадавшему от землетрясения пролетариату Японии».
Кубарем вылетает из редакции Чернов, кусая на ходу колбасу. Выбегает на улицу и прыгает в автомобиль.
— Едем в порт! — говорит Лепехин, начальник порта, шоферу.
Жиишшиии… — автомобиль тронулся.
— Стой, стой! — неожиданно кричит Чернов. — Снегуровский, едем с нами на Русский Остров.
Вместо ответа Снегуровский прыгает в автомобиль.
Через минуту уже отваливает от пристани катер. И по лазурной глади вечернего моря катер бороздит бухту.
По палубе, раскачиваясь по-морскому, широко шагая, ходит скуластый, чумазый, чуть раскосый, веселый Лепехин.
Они уже на Острове.
Бегом, перепрыгивая через несколько ступенек зараз, летят; Снегуровский и Чернов едва поспевают за Лепехиным, первым подымающимся в гору к станции.
Огромных одиннадцать мачт радио поют антенной.
Станция.
Ду-ду-ду… ду-ду…. ду… — у радиотелеграфиста надеты приемные трубки на голову. Плотно прижата мембрана к ушам.
Ду-ду-ду-ду… — бесконечно тягуче гудит радио.
Телеграфист пишет.
Вдруг:
— Ха-хах-ха! — разражается гомерическим хохотом Чернов под гулкими сводами станции. Он глядит через плечо радио-телеграфиста.
