— Куда? — Левка недоуменно.

— Я дисциплинированный человек, — не останавливаясь, продолжая свою мысль, говорит Снегуровский, — и развалить свою армию не дам. Я вот соберу, переорганизую и переброшу… «Куда?» — ты спрашиваешь? — За Амур! Здесь ей в клещах японского окружения нечего делать… Там, вне зоны их влияния, можно всю эту массу, сейчас довольно хаотичную, пересоздать в настоящую армию, и тогда… Вот тогда можно разговаривать с японцами!

Помолчал.

— Это будет реально… — добавил.

— А пока — в Иман! Оставлю здесь часть бригады под командой Шевченко, а остальную переброшу туда. Там организуем Ревком. Через полчаса мне будет подан паровоз. Левка! Едем вместе.

— Едем! — Левка уже готов, в полном боевом: в гетрах, альпийке и со стеком. Настоящий турист — через плечо термос… Весь маскарад Левки предназначен для японцев, через цепи которых он пробирался к нам.

Левка — молодец…

Через час клоделевский посланец отправился восвояси, а Левка со Снегуровским выехали на паровозе в Иман.

Партизанской армии, разбитой по частям японцами в ночь на 5 апреля, нужно было вынести еще и этот — последний удар.

Гарнизон, выброшенный из Хабаровска, отрядами обложил город полукольцом, концы которого на западе упирались в реку Уссури, а на северо-востоке — в Амур.

Главные силы партизанских отрядов были сосредоточены под Красной Речкой, магистралью соединенной с Ревкомом на Имане.

Особенно потрепанные партизанские отряды и побитые их командиры, как волки, ходили вокруг Хабаровска, смотрели на японцев в бинокли и щелкали зубами. Первым о реванше заговорил вечно пьяный Шевчук, и его поддерживал — к этому времени совершенно разложившийся — его тунгусский полк.

Когда прибыл Снегуровский со своей бригадой, — Балашов, как командующий войсками хабаровского фронта, растерянно говорил ему:

— Ну, что тут поделаешь… Надо выбить японцев… Попробовать… И за Амуром так же думают…

— Пробовать — поздно… Ведь уже пробовали?! — Снегуровский зло и настойчиво.

Балашов только сплюнул и выругался. Он вспомнил, как тогда подвел тот же Шевчук, всех больше кричавший о наступлении, а во время развертывания боевых действий куда-то затерявшийся со своим «знаменитым полком»…

Озлобление недоверия в партизанах росло. Его нужно было как-то разрядить. И Снегуровский поставил вопрос ребром:

— Есть еще время перебросить войска за Амур?

— Нет, уже опоздали, лед не выдержит; нужно ожидать, когда очистится Амур… А пар…

— Пароходами!.. — Снегуровский перебил. — Ну, что ж, не плохо… Подождем: войска отдохнут, а потом и перевезем их…

Балашов согласился, и на совете штаба было решено удержаться от нелепого и опасного наступления на Хабаровск.

…Дым, а в дыму только и видно силуэт маленького сгорбленного человека под абажуром у лампы. Он что-то пишет, не выпуская трубки изо рта. Тут же, положив на стол морду и лапу, внимательно смотрит своими умными, немигающими глазами его собака — огромный волкодав.

Этот маленький узловатый человек — начальник штаба фронта.

Пять часов заседает совет командиров всех партизанских отрядов и не может решить… нет авторитета — нет Штерна… А так — разум подсказывает и Балашову и вспотевшему и совсем освирепевшему Снегуровскому: погибель всей армии, если решат наступать. А остальные командиры — реванш и только: демагогия сделала свое дело.

Кончено.

Большинство решило наступать…

Балашов и начштаба уже разрабатывают диспозицию общего плана операции. Снегуровский, уходя к себе в вагон, только предупредил: «Моя бригада — в главном резерве… Пусть они ломают шеи первыми».

Балашов в дислокации так и отметил, а Снегуровского назначил своим заместителем.

Но утром, когда еще не успели разъехаться к своим частям командиры, от Хабаровска двинулись цепи японцев.

Генерал Судзуки предупредил партизанов, сам пошел в наступление.

Кольцо было разорвано — партизанские передовые отряды были смяты, и на их плечах японцы цепями докатились без сопротивления до Красной Речки.

Бумм! — рвется снаряд около штабного вагона. Буумм!.. — второй перелетом.

Растерянные, без командиров, партизанские цепи бегут. Бегут группами, в одиночку, обливая штабные эшелоны возбужденным взволнованным ревом и паникой, проносясь дальше в тыл…

Балашов, уезжая за бегущими частями, бросает Снегуровскому:

— Ну, значит… — и еще улыбнулся! — ты тут со своим резервом побудь… Удержи сколько можешь японцев, а я там буду собирать их… — И уехал; за ним начштаба и адъютанты.

Снегуровский оглянулся: сзади стоял комиссар его бригады, его друг и товарищ по походам в сопках — Сибирский.

— Что, Валентин? Ловко это мы со своим главным резервом оказались в авангарде… и будем принимать весь удар японского наступления.

Валентин, молодой, черный, звонким голосом пропел — прокричал в гул шрапнели:

— Будем!!..

Всю станцию очистили от эшелонов Снегуровский и Сибирский, дружно командуя эвакуацией.

— Штабной поезд идет последним! — гаркнул на ходу дежурному по станции Снегуровский и чуть присел. Жжжах!.. — снарядом скосило дежурного.

Саша комсомолец, лежавший раненым в штабном вагоне Снегуровского, кубарем вывалился без пересадки на пути и на ходу вскарабкался на уходящий первым эшелон.

Валентин крикнул ему вдогонку:

— Рыло… не сорвись, смотри.

Но Сашка ничего не ответил: некогда было.

Валентин рассмеялся и побежал к стрелкам заменить убитого дежурного — пропустить последние эшелоны.

А бригада Снегуровского в это время залегла на рубеже и дралась долго, упорно — и таяла.

Когда был отправлен последний эшелон, а за ним штаб и наконец броневик, — Снегуровский скомандовал бригаде:

— Поднять цепи — очистить рубеж!..

И вместе со штабом, отступая, двинулся в арьергарде бригады.

Красная Речка была оставлена японцам.

— Вот здесь! — остановился Снегуровский. К нему подошел штаб.

— Снимай рельсы, ребята: иначе наскочит японский броневик на наш тыл…

Кто-то густо выругался.

— Какой там тыл!..

Динамита не оказалось ни у кого, и пришлось разбирать полотно руками и прикладами винтовок…

— Настоящий революционный штаб — отступает последним!.. — весело, звонко смеется Валентин, сбрасывая шпалу под откос насыпи.

А армия — далеко впереди…

Собственно армии и нет даже: есть разве группы, оторванные от всякой связи и объединения. Уцелели только потрепанные батальоны бригады Снегуровского — эти отступили организованно.

— Молодцом, ребята! Молодцом, товарищи! — весело, подбадривающе кричит Снегуровский, приветствуя — пропуская цепи своей бригады.

А там, далеко в тылу, Балашов в это время собирает остатки армии, части которой, стихийно завладев пароходами, сами перебросились за Амур, только-что вскрывшийся и двинувшийся лавиной льда.

— …Вот это и надо было сделать всем… Только организованно… — говорит Снегуровский по фонопору, докладывая из заставы Балашову, командующему несуществующей армией.

Валентин так же звонко сплевывает через зубы, как он звонко кричит, распоряжаясь, и, выругавшись, подводит итог в подтверждение слов Снегуровского.

У них — полный контакт: они двое с коммунистическим отрядом в 30 человек заменяют весь фронт — и разведку, и авангард, и охрану, и резерв…

— Нет! теперь только осталось за Амур… — резюмирует положение Снегуровский.

А утром переговорил с Ревкомом, доложил обстановку, убедил: предревкома Кувшинов согласился.

Сандорского вталкивают в деревянный сарайчик.