На строго аналитическом уровне Тюрго сформулировал теорию меновой ценности, основанной на полезности. Все оценки субъективны; покупатель и продавец совершают обмен, потому что они имеют различные оценки (valeurs estimatives) данного товара, представляющие собой нижние и верхние ценовые границы. Итоговая цена будет, согласно Тюрго, находиться посередине между этими двумя границами и совпадать с valeur appréciative, представляющую среднюю из valeurs estimatives[190].

Другие аспекты его анализа предвосхищали – или рассматривались в качестве предшествующих – последующие теории. Например, его теория возрастающей отдачи фокусировалась на том, что впоследствии было названо предельным уровнем, т. е. на растущем количестве единиц капитала и труда, применяемых на данном земельном участке; данная теория стала одним из основных объектов критического рассмотрения Сраффы в статье 1925 г. (см. ниже, подразд. 16.4), но она была проигнорирована в дискуссии, положившей начало теории дифференциальной ренты, в 1815 г. (ниже, подразд. 7.2). В настоящее время представляется, что кое-какие метафорические отсылки к связям между различными элементами экономического поля были в некоторой степени переоценены, включая параллель, проведенную между равновесием различных товарных рынков и равновесием системы гидравлических соединений. Данная параллель, видимо, была достаточной для многих историков экономической мысли, чтобы провозгласить Тюрго предтечей Вальраса и теории общего экономического равновесия[191]. В действительности Тюрго недалеко ушел от обычных метафор, которые просто выражали идею, хорошо укоренившуюся в то время и уже распространенную в предшествующем столетии, что существует параллель между «общественным телом» и физическим миром, в частности астрономической системой, управляемой ньютоновским законом тяготения. Более того, в то время как Кенэ тщательно разрабатывал эти идеи, пытаясь построить аналитическую схему, Тюрго оставил нам лишь несколько достаточно общих наблюдений.

По сравнению с французским Просвещением, его шотландское (которое мы кратко рассмотрим в следующем подразделе этой главы, при характеристике окружения Смита) и неаполитанское направления, находившиеся на периферии европейской культурной жизни, центром которой был Париж, демонстрировали большую готовность признать несовершенство человеческой природы и невозможность прямо выводить из априорных рассуждений интерпретации конкретных экономических явлений или четкие рецепты для экономической политики.

Примером подобного подхода являются «Dialogues sur le commerce des bléds» (1770) аббата Фердинандо Галиани (1728–1787) [Галиани, 2012], который уже в нежном возрасте 23 лет написал знаменитый трактат «Della moneta» («О деньгах», 1751)[192]. Его замечания о доктринах физиократов были основаны на прямой критике èsprit de systéme и демонстрировали важность специфических обстоятельств в каждой конкретной ситуации при размышлении об экономической политике[193].

«Диалоги» были анонимно опубликованы на французском и встретили широкое одобрение в интеллектуальных кружках Парижа. Галиани, прожив в Париже несколько лет, вскоре был вынужден его покинуть, чтобы вернуться в Неаполь. Во многих салонах европейской культурной столицы сожалели об отсутствии Галиани, с его живым стилем и дерзкой иронией. «Маленький аббат», обожавший парижскую жизнь и парижских женщин, тогда вступил в широкую переписку со своими друзьями (в особенности с Луизой д’Эпине), оставив нам необычайно богатую картину этого мира в столь значимую эпоху развития европейской культуры[194]. Кроме того, Галиани был посредником, через которого окружение энциклопедистов восприняло влияние неаполитанского философа Джамбаттиста Вико (1668–1744), которого Шумпетер [2001, т. 1, с. 171–173] считал «одним из величайших мыслителей всех времен в области общественных наук», развившим «эволюционную науку о разуме и обществе» (в том смысле, что «разум и общество являются двумя аспектами одного и того же эволюционного процесса»). Можно сказать, что историзм Вико был тем антибактериальным средством, которое в некоторой степени противодействовало антиисторицистскому рационализму картезианского направления Просвещения.

Галиани был поборником теоретического минимализма. «Я ничего не поддерживаю. Я придерживаюсь мнения, что мы не должны говорить глупости» [Galiani, 1770, p. 61], – заявлял он, и все его сочинения неизменно демонстрируют, что обоснованность любой идеи на уровне теории или экономической политики зависит от условий места и времени. В этом отношении он является ведущим представителем скептического течения просвещенческой мысли, даже более крайнего, чем Вольтер.

Галиани также можно считать наиболее значительным представителем субъективного подхода в Италии. В своем трактате «О деньгах» он тратит несколько страниц (раздел 2 первой книги) на описание роли редкости и полезности при определении ценности товаров. Своего предшественника Галиани находит в экономисте второй половины XVI в. Бернардо Давандзати, подчеркивая, однако, неспособность последнего разрешить проблему, ставшую известной под названием «парадокс воды и алмаза», т. е. высокую ценность благ, которым обычно приписывается низкая полезность, и, напротив, низкую ценность благ, которые рассматриваются не просто как полезные, а необходимые. В действительности Давандзати интересовали денежные и валютные проблемы, а к темам, которые обсуждаются здесь, он обращался только мимоходом; все что Галиани мог с одобрением процитировать, ограничивалось следующим отрывком: «Крыса представляет собой самое отвратительное животное; но при осаде Казилино все было настолько дорого, что за крысу давали двести флоринов; и это было не дорого, так как человек, продавший ее, умер от голода, тогда как человек, купивший ее, выжил» [Galiani, 1751, p. 44].

Как и в других ранних сочинениях, Галиани развивал свою линию размышлений, демонстрируя эрудированность и обильно приводя цитаты. Его тезис заключался в том, что «оценка, или ценность, является представлением о пропорции между владением одной вещью и владением другой в сознании человека» [Ibid., p. 39]. Субъективный подход к теории ценности, однако, сдерживался признанием того, что «оценивая, люди, как говорили схоласты, passive se habent» [Ibid., p. 38], т. е. оценка зависит от характеристик самого товара и условий, также внешних, которые определяют его изобилие или недостаток. Действительно: «Ценность… является причиной; и, в свою очередь, она состоит из двух причин, которые я называю полезностью и редкостью» [Ibid., p. 39], где «полезность есть способность чего-либо давать нам счастье» [Ibid.] и «редкость – соотношение между количеством вещи и тем, насколько она используется» [Ibid., p. 46]. Заключение, к которому пришел Галиани, может показаться удивительным, но оно не было большой редкостью у авторов, считающихся предшественниками субъективной теории ценности. Галиани различал две категории благ: блага, редкие по природе, и производимые блага, которые могут быть воспроизведены. В отношении последних он принимает предположение о постоянной отдаче и в связи с этим ссылается на издержки производства, в частности, на необходимый труд: