Грибы продолжали мирно расти в лесах, но настоящие казаки стояли верстах в тридцати оттуда, и в деревне это было хорошо известно. Тотчас же снарядили пару верховых и приказали им стремглав лететь в казачью стоянку, чтобы известить наших о бежавшем немецком отряде.

И к вечеру того дня в деревню пришла весть, что казаки таки нагнали немецких трусов и задали им перцу.

Отряд кавалерии есаула Грекова подходил к Валевицам. Валевицы — усадьба, построенная и подаренная Наполеоном знаменитой пани Валевской[13].

День был теплый. В лесу пахло острым запахом грибов и хвоей. Время хоть и зимнее, но снегу нигде и признака и все напоминало скорее осень, чем зиму. Звук копыт пропадал в толще опавшей листвы.

К четырем часам дня отряд вышел на опушку леса перед самой усадьбой.

— Ваше высокородие! — доложил прискакавший дозорный, — слева кавалерия!

— Сколько?

— Да не меньше эскадрона!

Греков с сотнею стал отходить в лес.

Здесь сотня остановилась.

Вечерело.

— Чтой-то горит! — послышалось сзади.

Греков с горки стал смотреть вперед.

Из-за рощи подымался зловещий черный дым.

Солнце уже зашло. Зловещим багровым светом горела заря. В полутора верстах впереди перед отрядом пылала, как свеча, усадьба.

Не просто панский двор, каких за время войны сгорело на левом берегу Вислы десятки, а может быть, и сотни. Нет, огнем безжалостно уничтожался один из исторических памятников Польши: сгорала одна из интимных страниц яркой наполеоновской эпохи.

Перед нею совсем близко громыхала без умолку немецкая батарея. Значительно дальше стоял сплошной треск ружейной пальбы.

С удивительной точностью снаряды один за другим падали в усадьбу пани Валевской.

Греков стоял неподвижно и наблюдал за оргией расстрела беззащитного уголка. К нему подъехал хорунжий Томилин.

— А знаете, Петр Михайлович, мы их сомнем.

— Кого?

— Да немцев…

Греков ничего не ответил. Он ждал, пока подойдет конная артиллерия.

— Зачем было разрушать усадьбу? — продолжал Томилин.

Он хорошо знал ее историю. И великолепно помнил расположенную возле нее деревню X., зимнюю стоянку полка.

— Кому она мешала? Были Валевицы. Люди приезжали издалека, чтобы посмотреть на историческую усадьбу. Люди вдыхали в себя аромат старины. Люди наслаждались. Я был в ней… Если бы вы знали. Петр Михайлович, какой это удивительный уголок! Нынешние хозяева Валевиц, потомки по боковой линии знаменитой пани Валевской, люди богатые, живут постоянно либо за границей, либо в Варшаве. Так что усадьба немного запущена. Облупились колонны, стены дома местами поросли бархатным мхом, аллеи в парке заросли травой, трубы затянуты ярко-зеленой тиной… Боже мой, Боже мой…

В это время подошла конная артиллерия и, заняв позицию, начала обстреливать немецкую батарею.

Немцы пробовали отвечать, но никак не могли нащупать наши хорошо замаскированные орудия.

Греков отнял от глаз бинокль и подъехал к сотне.

— Садись! справа по три, рысью, марш! Вы, Сергей Тимофеевич, — обратился он к Томилину, — как знающий местность, обходите усадьбу с парка, а я опрокину батарею.

Конная батарея уже сделала свое дело. Артиллерия из 6-ти орудий, обстреливавшая Валевицы, стала затихать.

Прискакал казак от Грекова с приказанием прекратить пальбу по немцам. И только замолкли орудия его части, как с диким улюлюканьем Греков врубился в прикрытие батареи, а Томилин занял усадьбу.

Через час отряд входил в историческое место и принялся тушить пожар. Массивное каменное здание сильно пострадало с внешней стороны. Обгорел балкон, крыша, многие барельефы и плафоны, но многое было спасено.

Сохранились тенистые аллеи парка с античными статуями, беседка, где, по преданию, Наполеон говорил о своей любви красавице пани Валевской.

В кабинете, в который вошли Греков и Томилин, стояло кресло, в котором любил сидеть великий корсиканец. Тут же на столе лежала книга, которую он читал.

— Мы здесь остановимся и отдохнем, — заметил Греков, — скажите офицерам и доктору.

— Мы, кажется, ошиблись, возлагая надежды на этот дворец, — возразил Томилин.

И действительно, немцы, посетившие Валевицы, не постеснялись. Пол был запачкан жидкой глиной и грязью, зеркало в богатой дубовой раме разбито, видимо, револьверной пулей — от нее осталась дырочка, окруженная, словно лучами, разбегающимися трещинами… Всюду были разбросаны опустошенные бутылки и какие-то объедки солдатского ужина.

— Так-с… — глубокомысленно произнес Греков, останавливаясь перед камином и глядя на разбросанные по полу бутылки, — очевидно, немцы успели здесь закусить… погреб, вероятно, был хороший…

— Именно — «был»… — подтвердил Томилин.

— Что делать… посмотрим дальше…

Офицеры отворили дверь и прошли в столовую.

Здесь также все носило признаки варварства и бесчинства. Превосходные статуэтки, когда-то украшавшие старинную горку красного дерева, были разбиты. Дубовая, старинная мебель, наполнявшая комнаты, носила следы людей, ложившихся прямо на диваны в грязных сапогах.

— Ну и нахамили же наши достойные противники! — развел руками Греков, садясь в кресло около стола. — Черт их знает!.. Точно нельзя прийти, выспаться, ну, напиться, наконец, чужим вином из чужого погреба и все-таки не плевать на пол, на кресло и не бить статуй и картин…

Вошел казак, ведя старика с седыми бакенбардами, во фраке.

— Это кто такой? — спросил Греков.

— Дворецкий… Я бы дворецкий… Станислав… — радостно шамкал старик, но с достоинством старого слуги держась перед гостями.

— Немцы здесь безобразничали, хотели меня повесить… Я спрятался, а узнал, что ваши пришли, ну и…

— Если бы ты, старина, устроил нам что-нибудь поесть… горяченького… Не худо бы подкрепиться…

— Зараз, пане! Будет горячее. Не все разграбили немцы. Есть еще и провизия и вино. Я сейчас повару скажу.

— А и повар есть?

— Как же, пане, есть; только он, как и я, в подвале сидел, от немцев прятался.

Пока старик ходил за поваром, сервировал стол из остатков уцелевшей посуды, офицеры закурили трубки и расположились в кабинете в приятном ожидании.

Из столовой доносился звон посуды.

Наконец в кабинете появилась фигура дворецкого, приглашавшего офицеров в столовую.

Греков. Томилин и еще двое офицеров и доктор не заставили себя вторично приглашать, прошли в столовую.

Стол был, хоть и разнокалиберно, но мило сервирован, на нем стояло несколько бутылок старого венгерского, быть может, помнившего еще свою красавицу-владелицу, пахло жареным мясом.

— Э, и да ты нас, старина, принимаешь по-королевски?

— А как же, пане, вы не немцы. Немцам мы ничего не давали. Они брали то, что могли найти. А заветных мест мы им не показали.

Офицеры уселись за стол. Старик прислуживал и разливал вина.

— Немножко можно… Немножко.

— Что немножко?

— Вина. Много нельзя. Я и немцам говорил, да они не слушались, а смеялись.

— Над чем смеялись?…

— Да видите ли, пане, вчера пришли немцы. Начали стрелять в картины и требовать вина. Я им и говорю: «Немного можно! Нельзя в этом доме пьянствовать!» А они и говорят: «Отчего нельзя? Мы тебе дадим нельзя…»

— Тень Наполеона будет сердиться, — говорю.

— Какая тень Наполеона? — ты, старик, видно, от старости из ума выжил. Подавай сейчас вино и не рассуждай!

Подал немцам вина. А они напились и в большом зале, где портрет Наполеона висит, начали безобразничать: поют, танцуют… Я опять им говорю:

— Нельзя здесь петь и танцевать!

— Почему нельзя?

— Тень Наполеона будет сердиться!

Расхохотались, варвары, и пригрозили повесить меня.

Всю ночь пьянствовали. Под утро стали укладываться спать. Один из офицеров, молоденький лейтенант, решил устроиться в спальне, где когда-то ночевал сам Наполеон. Меня, папе, оторопь взяла… как же… на той кровати с тех пор никто не спал…