— Вот и ноши значки, — указал Джон на махалки, привязанные у буйков, где были брошены сети.

Командир осторожно далеко обошел опасное пространство, и миноносец продвинулся дальше.

— Вон какой-то рыболовный пароход, — заметил несколько времени спустя один из офицеров миноносца.

Командир посмотрел на судно, «съел» его взглядом и спокойно ответил своему подчиненному:

— Это, Чарли, судно его величества, видишь, английский флаг!

Все ближе и ближе надвигался миноносец на «рыбака», качавшегося на якоре.

— Ура! — загремело британское приветствие на борту последнего.

Командир успокоился.

— Ну, не прав ли я был, Чарли, это наш, английский траулер, вероятно, вылавливает немецкие мины.

Капитан снова приложил бинокль к глазам и, после короткого наблюдения, с довольным видом сказал:

— Теперь я вижу вполне ясно, что это не вражеское судно; вся оснастка, окраска, да и номер английские.

Офицер, пожав плечами, ничего не возразил своему начальнику.

— Ну, а ты, Джонни, что скажешь? — обратился к рыбаку командир, точно ища подтверждения в его ответе.

Напряглись старые глаза, сузились.

— Подозрителен он мне что-то, капитан, шкот не так вытянут, как мы, англичане, вытягиваем, через шлюз иначе пропущен.

Такая мелочь заставила командира миноносца усмехнуться, но он все-таки не упустил из виду замечания рыбака.

— А мы сейчас это все выясним. Чарли! — крикнул он офицеру. — Спустите шлюпку и отправляйтесь для осмотра!

Немного спустя, шлюпка запрыгала по волнам, приближаясь к траулеру.

Командир наблюдал в бинокль за последним.

Какая тревога внезапно поднялась на борту траулера! Приближение лодки, видимо, было нежелательным для него. Не было спущено трапа для приема подплывавших моряков, а напротив того, спешно вытягивался якорь, было слышно, как визжала торопливо цепь.

Понял капитан миноносца, что дело неладно. Он сейчас же вывесил сигнал, что будет стрелять в траулер, если он не впустит на свой борт команду с английской шлюпки.

Суета сразу замерла на судне. Миноносец подошел ближе к неизвестному пароходу — и сейчас же все выяснилось.

Несмотря на недолгое сопротивление, траулер очутился во власти англичан. Это было то же судно, которое вчера ночью встретилось с переодетой флотилией немцев.

Капитан Шварцберг злобно посмотрел на английского моряка, заставившего его положить оружие, и молча сдался в плен.

Сейчас же принялись обыскивать все помещения судна; в них нашлось более сотни мин, которые немцы расставляли на фарватере.

Немцы захватили несколько недель тому назад у англичан этот траулер, благоразумно умолчав об этом для того, чтобы, пользуясь английским обликом судна, совершить свой злодейский план.

Александр Барченко

«ЭКСТРЕННЫМ РЕЙСОМ»

Дальше море было мутное, молочно-зеленое; к горизонту накрывалось лиловой пеленой, что на востоке свисала с неба. А здесь, возле борта, вода пряталась под плотной шершавой чешуей. Перепутавшись, липли к бокам парохода вялые водоросли, обломки тростника, золотые шкурки бананов и старые пробки.

С океана на рейд забирались шквалы, сдирали с воды блестящую скользкую кожу, расстилали длинные темные коврики ряби. И с ковриком вместе, будто припаянная, вползала на рейд крутозадая джонка под жестким костистым парусом.

Малайские «прау» сновали, протискивались между судами с видом озабоченных сплетниц, а тростниковые шатры на судах черномазых тамилов уже закурились дымом; готовят ужин.

Океанское судно сразу при входе облипают двуногие паразиты; не помогают ни брандспойты, ни ругань. От «москитов рейда» под тропиками застрахован только станционер, и то не всегда. Цепляясь Бог знает за что, туземные лодки липнут к корме парохода день и ночь напролет, густым веером, как стружки к магниту.

Надо видеть, как здесь заходит солнце. Солнцу надоедает за день еле ползти под зенитом. И будто лопается нить, что держит над горизонтом этот багровый сплющенный диск. Быстро — только следить успеваешь — диск падает на воду, полощет в воде широкую алую ленту и тонет.

И нет зари. Быстро сползает темнота, тушит краски.

Далеко, над городом, встало мертвое зарево электрических «солнц». А рейд весь иллюминован цветами живыми и теплыми.

Там, где с утра еще вытравил якоря белый лебедь, красавец почтовый лайнер «Messageries Maritimes»[4], в темноте протянулось и в воде опрокинулось по три длинных ряда огненных глаз. На борту звуки оркестра. Темная масса русского «Добровольца»[5] тяжело придавила сонную воду ближе к выходу в море.

В башнях-трубах жестко скрежещет. Поднимают пары. И, чудится, вся эта чудовищная железная громада трепещет и вздрагивает с тихим гуденьем.

Внизу визжат и стрекочут лебедки, с шаланд грузят последний уголь. Ночью дальше, на север…

— Надежда Семеновна! Что с вами?

Молодая женщина зябко встряхнула плетеными бабушами на крошечных ножках, настороженно выпрямилась в лонгшезе, отозвалась рассеянно:

— Со мной? Господи, абсолютно ничего!

— Но вы побледнели?

— Просто вздрогнула. Боялась, что он сейчас сорвется в воду, этот матрос… Кстати, Василий Степаныч, кто он? Или это юнга?

Толстый кубышка-штурман пыхнул жесткой манильской сигарой, развел рукой облачко пахучего дыма, пригляделся.

— Ну, уж… какой юнга! Четвертый десяток малому идет. Это Янсон, эстонец. Ловкая шельма… Идет первым рейсом, а с делом освоился, будто родился на нашей «Туле». Что он вас так интересует?

— Просто так. Разве не прелестная группа?

Под балкончиком расплющился на воде плоскодонный туземный дощаник, груженый плодами. На корме нагие фигуры сидят, охватив руками колени, вокруг очага. Огонь мажет кровью нахмуренные лица, подчеркивает белки влажных глаз. Длинные огненные руки ложатся на воду, гладят выпуклый борт парохода. И как раз в полосе света висит над бездной, над чем-то возится стройная фигура в матросской рубашке, с сильным загорелым затылком.

Штурман перегнулся через решетку, окликнул:

— Янсон!

— Есть!..

— Ты что там копаешься? Иллюминатор? Готово?

— Так точно.

— Поди-ка сюда.

— Есть!

Матрос подергал за невидимый линь, подтянулся, змеей пополз вверх, перемахнул на руках через фальшборт, вытянулся перед столиком.

— Вот, Янсон, барыня тобой интересуется.

Изящная собеседница укоризненно повернулась к штурману.

— Василий Степаныч! Я вовсе не хотела отрывать… молодого человека от работы. Просто испугалась… Вы работали в такой опасной позе.

Стройный матрос повел глазом на лицо говорившей. Ответил не сразу, странно-холодно, с заметным акцентом:

— Покорно благодарю, барыня. Эта работа ничего… Пустяки.

— Все-таки… Вы прежде не служили в цирке?

Матрос выдержал паузу, еще более долгую, вздрогнул углами резко очерченных губ, возразил спокойно:

— Никак нет, не служил. Я с детства на море.

Пассажирка с беспомощным видом повернулась к штурману. Видимо, не знала, чем кончить беседу с этим жилистым эквилибристом, вблизи таким заурядным и вместе странным; взялась было за неразлучный спасительный портфельчик, нерешительно порылась в нем. Внезапно встретившись взглядом с невозмутимым матросом, растерянно щелкнула замочком. Вдруг придвинула столик, потянула из бокальчика чайную розу с длинным стеблем.

— Вот вам… приз!

— Бери, бери, чего же ты… — поддержал штурман. — Ишь, лапы-то трясутся. Опять наханжился на берегу? Можешь идти.

— Шельма! — заметил штурман. — А золотые руки. Ему боцманская вакансия впору.

Звонкий голос окликнул с мостика над тентом:

— Господа! Можно?.. Не помешаю?