Я испытывал чувство, точно попал совершенно в другой мир. Все эти торговцы, близкие друг другу, разговаривали между собой; разнохарактерные национальные черты лиц ясно выдавали их происхождение. Тут были и французы, и англичане, и бельгийцы; преобладал еврейский тип у некоторых из купцов; сильные брюнеты казались мне румынами или итальянцами с дальнего юга.

Но, повторяю, что обычного торгового шума, движения здесь не было. Люди мирно беседовали, точно о каких-то пустяках. Изредка передавали друг другу кожаные, тщательно сложенные пакетики, шли в испытательную нишу, снова возвращались обратно.

Мне, незнакомому человеку, все это казалось странным, совершенно непонятным.

— Ну, вот и я, — услышал я за собой сзади голос немца, — купил товару, не хотите ли полюбоваться?

И он вытащил из какого-то кармана такой же кожаный сверточек, как и у других, и подойдя вместе со мною в другой конец зала, повернул кнопку электричества.

Лампочка дала сильный, но строго ограниченный пространством круг света. Передо мной блеснул ряд бриллиантов. Это была целая Голконда; яркий блеск их слепил мне глаза.

Я невольно отшатнулся.

Довольный произведенным эффектом, немец благосклонно промолвил:

— Сейчас видно, что вы новичок; несколько ничего не значащих камешков вас поражают. Пустяки заплатил за них, 100 тысяч франков, и то неполных! — и сейчас же прервал свою речь, громко заметив: — Я вижу, что вам все это надоело. Идемте обедать: я хочу вас угостить великолепнейшим местным обедом, так называемым обедом бриллиантщиков, причем для вас откроется очень интересное и небывалое зрелище.

Последнее обещание меня чрезвычайно заинтересовало; я послушно отправился за ним. Нам пришлось идти недалеко; ресторан «Конго» приветливо встретил нас. Подбежавший громадный негр с толстыми выпяченными губами почтительно взял от нас шляпы и трости, помог снять пальто, причем мой спутник, вынув из кармана последнего заветный сафьяновый сверток, переложил его в карман сюртука.

Здесь, в ресторане, было все оригинально. Тропический мир далекого Конго, этой золоторуной овцы покойного короля Леопольда, был показан воочию.

Прислуга вся была негрская, в характерных национальных одеждах; женщины-негритянки бесшумно скользили босыми ногами между рядами столиков. На небольшой эстраде играл африканский оркестр; какие-то особые инструменты таинственно звучали; шум их напоминал то ветер, то падающие листья, то какое-то бряцание, стук сухого бамбука. Все это было оригинально, ново для меня, и я вполне отдался моим впечатлениям, забывая на время моего случайного спутника, не слушая, как он приказывал, составляя меню, гиганту-негру.

— Вы сейчас будете есть такой обед, какой едва ли вам когда-нибудь удавалось пробовать, — вырвал меня из мечтаний тот же резкий уверенный голос немца. — Вино мы африканское не станем пить, оно чересчур терпкое и тяжело действует на голову; я просто заказал дать нам шабли; впрочем, если вы предпочитаете что-нибудь другое, пожалуйста, приказывайте!

Но я положился на его выбор.

Мы сидели некоторое время молча. Я чувствовал на себе фиксирующий взгляд моего собеседника, он снова пытал, ощупывал меня, стараясь глубже проникнуть в мои мысли…

Слегка брякнувшая тарелка подошедшего без шума к столу лакея-негра положила конец этому гипнотическому внушению.

Мы принялись за обед. Шабли было подано настоящей температуры; я безучастно отнесся к африканской гастрономии: она мне не особенно понравилась — слишком пряная, едкая, возбуждающая.

— Как это странно: до сих пор ни вы, ни я не назвали свои имена. Случайность, но изумительная, — немного деланно произнес немец.

Я потянулся в карман за своей визитной карточкой.

— Нет, подождите, останемся пока неведомыми друг другу, — твердо по-русски сказал он. — Это мы еще успеем.

Мне показалось, что он не хочет назвать себя из каких-то особых, только ему известных соображений.

— Как вам угодно, — точно обрадовавшись, согласился я.

Мне самому почему-то не хотелось сообщать моему спутнику свое имя.

Разговор сделался общим; говорили о русской жизни, о Петербурге, Москве. Немец оказался недурно знающим все обстоятельства русской жизни, даже до мелочных подробностей.

Хотя я ему не выяснил своей профессии, но, по-видимому, он уже догадывался и со своей методой выискивать, ощупывать, кидал вопросы, которые сейчас же потухали, если оказывались неудачными.

— Что бы вы мне ответили, если бы я вам предложил небольшое занятие, которое давало бы вам хороший верный доход? — неожиданно спросил меня немец, пристально уставившись в мое лицо.

Я вздрогнул от неожиданности.

Не дав мне ответить, он продолжал:

— Не подумайте, что я налагаю на вас какое-нибудь трудное дело, обязательство…

Он, видимо, старался смягчить свои первые слова, придать им случайный интерес, не имеющий большого значения.

Я продолжал молчать.

— Мне необходимо получать время от времени сведения из России о положении бриллиантового рынка. Обращаться за этим к торговцам, ювелирам, я не могу: каждый подобный запрос чувствительно подымает цены, варьирует положение рынка… Мне необходима помощь постороннего человека…

Это меня заинтересовало. Войти в мир драгоценных камней, познакомиться с деловыми тайнами этой оригинальной отрасли торговли — привлекало меня.

— Но едва ли мне ответят на те вопросы, которые я буду предлагать. Ювелиры и торговцы сейчас же поймут, что я профан, или же…

— Что вы подосланное лицо? — докончил мою фразу мой случайный собеседник. — Да, это очевидно. Но я вам укажу именно те торговые дома и тех лиц, которые на ваши вопросы ответят вам вполне откровенно, разъяснят необходимые пункты и вообще «эклерируют»[3] вам все положение рынка, — как-то особенно подчеркивая редкое слово, пояснил он. — За все эти сведения, которые вы будете мне сообщать, я расплачусь щедро. За каждое такое сообщение сколько бы вы желали получать?

Полное недоумение с моей стороны выразилось пожатием плеч.

— Не стесняйтесь называть цифру: повторяю, подобная услуга недешева. Вы, как посторонний человек, совершенно не заинтересованный в нашем деле, принесете мне громадную пользу. Ну, называйте цифру!

В уме моем промелькнуло 10 рублей, 25, но я сейчас же испугался таких высоких притязаний за пустые сведения, которые нс составляли для меня особого труда.

— Ну, я приду к вам на помощь, я вижу, что вы слишком стесняетесь. Скажем, за каждое такое сведение, письменно или телеграммой сообщенное вами мне, вы получите 200 рублей; мало, по вашему мнению?

Я обомлел от такой крупной цифры, но сейчас же сообразил колоссальные обороты бриллиантовых торговцев и понял, что 200 рублей— это только капля в море их капиталов.

— Я не требую сейчас вашего согласия. Вы, по прибытии домой, в Россию, мне напишете о нем. Это время еще терпит, тем более, что раз мы сойдемся, ваше сотрудничество будет постоянное? Ответ вы мне сообщите…

Тут он немного замялся, затем вытащил из кармана бумажник, поднес ближе к глазам и вытащил небольшой картон, на котором стояло:

«„Торговый дом Джузеппе Анкоро“, международный товарообмен, Барселона».

Изумление мое дошло до крайнего предела.

Передо мной сидел типичный немец, берлинец или саксонец, а на карточке напечатана итальянская фамилия и испанский город.

Немец понял мое недоумение.

— Это маленькая хитрость. Ввиду замкнутости бриллиантового рынка, каждое письмо, адресованное на меня, как на человека, более или менее в нем известного, возбудит подозрение среди других членов нашей биржи; вот почему я и даю вам мой условный адрес, откуда уже все письма безопасно ко мне доставляются.

Я ничего не ответил ему на это. Музыка вскоре стала затихать, перестал реветь громадный слоновый бивень, трещать маленький барабан под нервными ударами черных рук какой-то жительницы Конго. Обед окончился, и мы пошли к выходу.