— Хватит быть порядочным, тан, — наконец, посоветовал Гистасп, наблюдая за Маатхасом, в лице которого читалась самая бурная смесь чувств — от восхищения и озабоченности до негодования и недоверия. — Вы храните уважение к покойному тану Сабиру, но разве не он был причиной вашего одиночества? Сама судьба дала вам шанс, который бы никогда не представился, будь Свирепый жив.

Маатхас вздернул бровь и, будто осознав, выпрямился, развернулся, сделал шаг, встав четко напротив Гистаспа и заставив, тем самым, выпрямиться и его. Альбинос оттолкнулся от парапета, вытягиваясь нехотя. С видом, будто спрашивал: что такое? Неужели то, что я сказал, не самоочевидно?

Непроизвольно Сагромах повел головой: пожалуй, теперь ясно, отчего Гистасп так внимателен к Бану. И хорошо, что он на ее стороне, а не против, ведь помимо этой невыносимой привычки издеваться над собеседником с невозмутимой или высокомерной физиономией, присущей им обоим, Гистасп превосходит Бансабиру опытом прожитых лет. С таким воевать было бы еще сложней.

— Как давно ты задумал этот разговор? — наконец, спросил Маатхас, не столько из интереса, сколько просто для того, чтобы что-то сказать.

Гистасп облизнулся, потер губу пальцем, глядя немного в сторону, и оскалился без ответа.

Дайхатт, болтая на самые разные пустячные темы, не давал Бансабире отделаться от него до того самого танца весны: потащив таншу за руку, Аймар позвал смотреть его вместе. Подал женщине вина, хотя Бансабира уже краснела в щеках и старалась больше не пить.

Они расположились на нейтрального — не черного и не пурпурного — цвета подушках, за столом, заставленным сладостями. Музыканты перегруппировались и теперь расселись в две строгие линии, образуя прямые углы по отношению к помосту раманов. Все притихли.

Затянула двойная флейта — ноту тихую, в среднем регистре, как первое слово в длинной песне сказителя. Потом флейтист взял несколько тонов подряд вверх, выплел музыкальный узор, подобно тому, какой очерчивает сорванный ветром лепесток каштана, опадая на землю. Раздался двойной щелчок трещотки, и несколько барабанов ворвались в звуковое кружево гулкой дробью четкого ритма. Перед празднующими, сияя и высвечиваясь в лучах проникающего дневного солнца, яркими огнями вспыхнули цветастые платья танцовщиц. Они закружились, и по залу прокатился вздох изумления. Они сделали мягкий выпад назад — и зал замер от красоты. Они прогнулись в стороны, акцентируя впереди выступающую солистку — и Бансабира затаила дыхание.

Волосы девушки были перетянуты жемчужной нитью так, что на лбу меж одинаковых бусин красовались самоцветы тех же размеров: лазурит, опал, малахит, гранат и чароит.

Синий, белый, зеленый, красный, фиолетовый. И свободная первая позиция, быстро прокрутила в уме Бансабира, нахмурившись. От Дайхатта это не укрылось.

— Госпожа? — он мягко положил ладонь поверх ее руки, но едва успел задеть, прежде чем танша отстранилась. Не до него сейчас.

— Простите, тан…

— Вам не хорошо? — участливо поинтересовался Аймар, не сумев скрыть в голосе некоторую раздражительность.

— Немного, — отозвалась Бану и выцепила глазами Гистаспа. Тот болтал с соотечественниками и северянами Маатхаса в углу зала, но, почувствовав на себе взгляд, что-то бросил Хабуру, поспешил навстречу.

Они пересеклись где-то в середине пути. Бану быстро забыла про брошенного Дайхатта, только кивнула в сторону ближайшего выхода, и Гистасп с готовностью, уступив танше первый шаг, пошел следом в сад. Оказавшись на улице, Бансабира не стала идти далеко.

— Пошли за тем слугой, — бросила через плечо. — Быстро.

Гистасп исполнил, ткнув стражнику у дверей пальцем в мелькавшего среди гостей посланца Юдейра.

— Что такое? — генерал мгновенно уловил настроение госпожи и тоже нахмурился. На всякий случай.

— Что-то не так, — невнятно объяснила Бансабира, ощущая, какую злую пакость играет вино с ее способностью мгновенно соображать. — Расскажи пока про герольда.

— Слева направо были зеленый, фиолетовый, белый, красный, синий и черный, — отрапортовал Гистасп собраннее, чем можно было ожидать от захмелевшего. — Что это значит?

— Потом обсудим, — отозвалась Бану: подоспел слуга с разносом — и серьгой Рамира в ухе.

— Первая степень важности? — строго спросила Яввуз. — Где новости о предмете первой степени важности? О четвертой? И где Юдейр?

Слуга отвел взгляд, поджав уголок губ с беспокойством в лице.

— Это все, что нам удалось донести до вас, — сказал он, наконец. Помрачнел, поднял на Бану тяжелый взор.

— Что это значит?

Мужчина украдкой огляделся:

— С Тиглатом, думаю, понятно: следить за перемещениями первого номера Храма Даг, не попавшись, почти невозможно. Если только ты не сам семи пядей во лбу.

Бансабира не удержалась, отступив на шаг и зажав рот рукой, чтобы ненароком не выдать лишнего звука.

— Не говори, что Юдейр сам отправился в Орс, — прошипела она.

Слуга качнул головой.

— Нет, посланник из Орса, передав весть, которую мы передали через герольда, больше не давал о себе знать. Думаю, советник царя Алая поймал его за руку. А вот командир, — протянул мужчина, неодобрительно косясь на Гистаспа. Бансабира, проследив взгляд, кивнула, и разведчик закончил:

— Командир взял на себя задачу первой степени важности, и, к сожалению, мы потеряли с ним свзяь.

Бансабира угасающим взором прошлась по лицу разведчика, кустарникам и деревьям за его спиной, фигурам каких-то людей, не разбирая ничего. Как бы ни обнаглел Юдейр, как бы ни было проблематично сейчас его использование, он был незаменим. В прошлый раз у Бану ушло полтора года, чтобы подготовить замену командиру разведки при том, что изначально Юдейр был "меднотелым", а, значит, обладал особой преданностью и отличными боевыми навыками. Кроме того, Юдейр был удивительно талантлив сам по себе: имел склонность к языкам, хорошо видел причины и следствия многих вещей и, главное, — будучи оруженосцем и прислугой в одном лице, прекрасно знал образ мысли Бансабиры.

Даже захоти Бану сейчас провернуть что-то похожее, не вышло бы. Без подходящего человека невыполнима ни одна задача. Разве что Гистасп мог бы справиться, но в сравнении с альбиносом Юдейр был сама бесхитростность и ему танша все равно верила чуточку больше.

Точно, Гистасп. Бану опомнилась:

— Пошли, — кивнула она деловито. — Можешь идти, спасибо, — обронила разведчику.

Когда Бану с Гистаспом остались в комнате, которую Пурпурной танше отвели во дворце династии на время праздника, Яввуз завалилась за стол и откинулась, бездумно уставившись в потолок. Она сделала несколько глубоких вдохов и выдохов.

— Тану? — позвал Гистасп, и женщина, взбодрившись, потянулась в стол за бумагой. Открыла чернильницу, быстро записала цвета, какие видела сама.

— Назови еще раз цвета у герольда.

Мужчина назвал. Танша наскоро набросала, просмотрела обе строчки еще раз. Задумалась, закусив самый кончик пера, будто в перечислении цветов был удивительного толка сакральный смысл.

— Что это значит?

Бансабира вглядывалась в бумагу до того дотошно, что слова, обозначающие краски, начали попросту расплываться перед глазами сплошным черным пятном. Тогда женщина покопалась недолго в ящике стола, достала маленькие коробочки с цветными камнями и, убрав лист с записями в сторону, выложила два ряда посланий.

— Что это значит? — настойчивее повторил Гистасп, наблюдая за манипуляциями госпожи.

— Это, — безотчетно Бансабира указала на сообщение, которое увидела в волосах танцовщицы, — означает, что аданийцы заключил брачный союз с представителем Далхоров с целью достижения нейтралитета по совету семьи или приближенных.

Гистасп, не стесняясь, отбросил челюсть: она издевается что ли? Это же просто камни. Как то, что она сказала, можно было умозаключить из того, что она выложила?

— А это, — продолжала танша, указывая на новость, вызнанную Гистаспом, — значит, что орсовцы выдвинули какой-то очень скромный состав в Адани или Ласбарн с целью подготовить условия для аннексии по наущению внутреннего голоса царя Алая.