— Не знаешь, с чего начать?

Гистасп опустил бесцветно-серые глаза, блуждая взглядом во влаге вина. Да, так сразу и не скажешь.

— Гистасп, — позвал Маатхас, — мы взрослые люди, говори, как есть.

Гистасп запрокинул голову к небу — солнечному, безудержно светлому и чистому, как намерения благородного мужчины — оскалился, собираясь с духом. Потом выдохнул, пригубил вина и, указав бокалом на гуляющих по парку танов, заключил:

— Она должна быть с вами.

Маатхас замер с вином у губ. Если признаться в душе, он ожидал чего-то подобного, но все равно сейчас на лице застыла неминуемая печать напряжения. Пусть бы Гистасп и был старше, пусть бы и находился подле Бансабиры все время, выслушивать советы по такому поводу Сагромах находил неловким. Любовь — дело двоих, не меньше, не больше.

Видя колебания собеседника, Гистасп чуть улыбнулся: второе слово всегда дается легче первого.

— Она должна быть с вами, — настоял генерал. — И знаете почему?

Маатхас с одной стороны хотел сказать Гистаспу, что тот лезет не в свое дело, и лучшим для него будет заткнуться вовсе. Но с другой, больше всего на свете Сагромах желал, чтобы альбинос продолжил говорить, сказал то, что Маатхасу нужно услышать, и — чего таить греха — дал уже, в конце концов, какой-нибудь дельный совет.

Не зная, что выбрать, Маатхас обернулся на Гистаспа и молча посмотрел на него, надеясь, что тот увидит в его взгляде чего-нибудь такое, что заставит генерала самого принять решение: продолжать или умолкнуть. Тот усмехнулся неуловимо, уставился перед собой на гуляющих вдалеке госпожу и Дайхатта, и изрек:

— Вы любите ее.

Маатхас задохнулся — но не мешал.

— Любите без памяти, — горячо заверил Гистасп, как если бы Маатхас сам был не в курсе. — Глубоко и истово, так что я не сразу даже понял, насколько вы серьезны.

Маатхас немного пришел в себя и с помрачневшим в отчаянии лицом тоже отпил вина — большими глотками.

— Как вообще понял, — пробурчал вслед.

— Бросьте, — вдруг посмеялся Гистасп, — ваши чувства очевидны. Достаточно хоть раз увидеть, как вы смотрите на тану. Не говоря о большем.

— А как я смотрю на нее? — вдруг заинтересовался Сагромах.

— Хм, — Гистасп покрутил в пальцах хрустальный бокал с вином, размышляя над ответом. — Как это ни тривиально, но, если бы тану Яввуз была луной, вы выли бы волком на ее свет.

Теперь с горькой иронией хмыкнул Маатхас.

— А разве сейчас все не как ты сказал?

Гистасп обернулся к парапету балкона спиной, прислонился поясницей, пригубил вина и, удерживая бокал несколькими пальцами, вознес перед собой указующий перст той же руки.

— Не совсем. Танша любит собак, в том числе волков. И, знаете, немало из них воет на нее. Но в отличие от Юдейра, от ее наставника (не уверен, но встреча с ним навела меня на эту мысль) и всех других, у вас есть то, что позволяет вам, тан Маатхас, — Гистасп подчеркнул титул Сагромаха, — прыгнуть в небо за этой луной — и поймать.

Маатхас вопросительно вздернул бровь, прямо уставившись на собеседника.

— Статус, — пояснил Гистасп. — Право по рождению составить ей пару.

Маатхас перевел глаза вдаль — на Бану и Аймара.

— Вся гнусность в том, — продолжал Гистасп, — что у остальных танов оно тоже есть. Положа руку на сердце, тан: вы всерьез считаете, будто какой-нибудь Аймар Дайхатт или, того хуже, Мураммат Раггар заслуживает таншу больше вас? — Сагромах с недоумением воззрился на альбиноса: это озлобленные нотки мелькнули сейчас в его голосе?

— Бансабира Яввуз должна быть с вами, — непререкаемо заявил Гистасп. — Вы можете этого добиться, хотя бы потому, что желаете ее — ее всю, — больше остальных. Но вместо этого вы все время отходите в тень, уступая дорогу предприимчивым, заносчивым, и подлым.

Гистасп, похоже, не на шутку озлился, удивился Сагромах, впервые застав такое настроение альбиноса.

— Я не представляю, как можно заставить ее сделать хоть что-то, — наконец, сдавшись, поведал Сагромах. Если здесь можно получить совет, почему нет?

— Ее и нельзя заставить, вы прекрасно знаете. Но тану можно убедить. — Взгляд Гистаспа вдруг сделался, как перед отличной охотой или партией в шахматы со стоящим противником.

— Тан, — воззвал Гистасп не по-своему патетично, — вы заслуживаете Бансабиру не потому, что вы — северянин, и вас поддержит наш танаар. Не потому, что соседские земли ценнее каких-нибудь других. Не потому, что ваши неполные пятнадцать тысяч якобы могущественней тридцатитысячной орды Дайхатта или ваши сундуки будто бы больше запасов жадного Каамала, — Гистасп чуть подался вперед и доверительно поведал:

— Вы заслуживаете Бансабиру больше всех других претендентов потому, что любите ее. Будь тану защитницей самого слабого и малого танаара, будь она танин Пурпурного дома и просто дочерью действующего владыки, — разве в этом случае вы не хотели бы быть ее мужем? — в лоб спросил Гистасп.

Маатхас, наконец, отвел глаза. Непростая беседа, как ни глянь. Трудно, очень трудно сознаваться в чем-то настолько личном. К тому же, в общем-то, чужому человеку.

— Хотел бы, — тихо отозвался Сагромах, не встречаясь с Гистаспом взглядом.

— И она бы хотела.

Маатхас, откликаясь, дернул головой на звук генеральских слов. Гистасп улыбнулся — благожелательно и искренне, так, как Маатхас прежде очень-очень редко за ним замечал.

— Потому что в глубине души знает, — продолжал генерал, — вам нужны ни ее армия или надел, ни ее связи или союзы. Вам нужна она, — Маатхас чувствовал, как от слов альбиноса начинает покрываться пятнами дикого смущения. — И тану ждет, хоть никогда и не сознается, когда вы сделаете предложение, от которого ей не захочется отказываться. При этом сделаете так, что выбора отказаться у нее и не будет.

Сагромах вдруг напрягся снова, озадаченно уставившись на Гистаспа: с какой стати он говорит так уверенно? От лица ли Бану? Или почему вообще?

— Тебе-то до этого что за дело, Гистасп? — спросил тан, надеясь прочесть в лице генерала хоть что-то, уловить, почуять подвох, поймать на вранье или уловке. Но ничего такого и не было в замыслах, осознал Сагромах, когда Гистасп в повествовательном тоне ответил:

— Знаете, тан, я прошел с ней хороший путь. Не слишком уж длинный, но и далеко не короткий. Наблюдая, как нещадно взрослела девочка, я понимал: она заслужила право быть счастливой, даже если пока еще не до конца представляет себе, что это значит. Сколько ей выпало, а? А ведь танша, великая и ужасная Мать лагерей, — с деланной важностью акцентировал Гистасп, — вдвое младше нас обоих. Нам, ее подданным, приближенным, родичам, не позволено в ней сомневаться, а ей — разочаровывать нас или принимать нашу помощь как равную. Танша во всех отношения полагается на регламент и достаточно сильна, чтобы всегда принимать решения вместе с последствиями, о которых обычно знает заранее. Но и сильным людям нужна любовь, тан Маатхас.

Потом помолчал, давая Сагромаху время осмыслить услышанное, и добавил:

— Я бы даже сказал, сильным людям любовь нужна особенно.

Маатхас отвернулся от сада, оперевшись на парапет по примеру Гистаспа. Цокнул, поджал губы.

— Бансабира всерьез верит, что любовь превращает человека в ничтожество. Вы можете доказать ей обратное.

Маатхас сначала кивнул, будто соглашаясь взяться за дело, уже обдумывая детали, а потом вынырнул из глубины измышлений:

— Давно ты зовешь ее по имени?

— В общении с ней — никогда, — просто ответил Гистасп. — Если бы я мог звать ее по имени, я бы не искал помощи у вас. Но Бансабира — тану одного из двенадцати великих военных домов, а я лишь пес у нее на поводке. Собака может быть лучшим другом, если вы не знали, но собака не греет ночами простыни.

Маатхас повернул голову, всматриваясь в Гистаспа озадаченно. Насколько серьезно от сам относится к Бану? Насколько серьезно и насколько иначе, не так, как он, Сагромах? Сколько времени размышлял обо всем этом? Почему размышлял обо всем этом? Столько усилий не тратят на человека, который ничего не значит.