Захватив Удгара в плен, Нирох прислал Агравейну немало требований к капитуляции. Несговорчивость Молодого короля Нирох преодолевал, раз за разом отсылая ему вести о смерти сопровождавших Удгара архонских бойцов. Последней каплей стало убийство иландарцами Астальда. Но Железная Грива Этана и тогда не подумал внять угрозам Нироха, о чем сейчас счел нужным сообщить отцу.

— Верно, — Удгар кивнул. — Сейчас будущее страны — ты, и будь необходимость, я скончался бы. Пусть даже под пытками, — заверил Старый король, после чего шепотом добавил, — как твой Астальд.

Агравейн плотно сжал жесткие губы: Астальд был самым лучшим другом в его жизни. Мать Астальда выкормила их обоих, и, равные возрастом, с раннего детства эти двое шли рука об руку сквозь все кручи военного и мирного времени.

Железногривый скрипнул зубами:

— Я спрошу с Нироха за всех них. За Виллину, за Норана, за Астальда. Особенно — прости, отец — за Астальда. Я сравняю Кольдерт с землей, если потребуется.

— И если позволите, — влез Гленн, — я помогу вам, ваше величество.

Агравейн, бушующий, как Великое море в шторм, метался по шатру, горланя так, что, всхлипывая, вздрагивала маленькая Инна в колыбели, пока сестры милосердия вместе с няньками не увезли девочку. На другой день, с утра, ребенка под охраной было решено доставить в Аэлантис, во дворец высокородных родственников.

Сейчас Агравейн дернул головой — раздраженно, с бешенством, будто спрашивая Гленна: кого интересует твое мнение?

Но жрец настоял на своем:

— Вам пригодится опытный и талантливый жрец, способный к любому обману в час Матери Сумерек, который, ко всему прочему, прожил в королевском замке Кольдерта семь лет и столько же колесил по стране, выведывая все тайные тропы и закутки.

Агравейн, практичный и расчетливый во всем, что касалось ведения войны, утихомирил ярость, пытаясь внять голосу рассудка.

— Пожалуй, — обронил он кратко, потому что на большее сейчас просто не был способен.

— Разве тебе не надо на Ангорат? — уточнил Удгар, справедливо полагавший, что Гленн из двух жрецов вызвался сопровождать Удгара поскольку не был "Вторым среди жрецов". Однако, когда восходит новый Верховный друид, всем следовало бы преклонить головы.

— Нет, — Гленн мотнул головой. — Мой долг перед Ангоратом — это долг перед Храмовницей и Второй среди жриц. Шиада дала мне свободу делать то, что я считаю правильным, и вернуться живым. И, честно, я подчинюсь с радостью.

Гленн видел, как Агравейн при упоминании Шиады нервно, измученно, как если тревожить старую рану, которая нет-нет через шрамы сочится сукровицей, дернул головой. Все верно, с печалью посочувствовал жрец Молодому королю: в жизни каждого настоящего мужчины есть женщина, которой ему не забыть.

Агравейн вдруг облизнулся, как если бы хотел что-то сказать, потом снова плотно сжал губы, обернулся к друиду всем телом и уже вознес руку с указующим перстом, как вдруг опять осекся. Гленн взял на себя смелость.

— Все правильно, мой король. Сейчас, когда владыка Удгар спасен, когда Инна в безопасности, когда по-прежнему не отмщены ни принцесса Виллина, ни принц Норан, ни ваш брат Астальд, ни сотни других староверов, имен которых нам не дано знать или помнить, сейчас, государь, вы можете сделать все, что хотите. И если вам удастся смять иландарцев, если вы сможете победить Нироха и его безудержную фанатичную жену, вы сможете потребовать любых условий, — Гленн сделал навстречу Агравейну шаг и повторил. — Любых.

Всепожирающее пламя праведного гнева взметнулось в блестящих, как алчущее пожара солнце, янтарных глазах Агравейна — и Гленн узрел перед собой в полный рост человека, измученного жаждой до того, что сам он готов был обратиться в сокрушительный речной поток, размывающий до основания города.

Следующим рассветом Агравейн Железногривый, гроза всего Этана, богатырь, побеждавший в боях, если верить бардам, с тринадцати лет, дал приказ архонской армии занять ладомарские укрепления.

У Летнего моря, которое многие называли озером, бескрайние пустоши поросли вереском и бурьяном. Вдалеке то там, то там вспыхивали всполохами зеленого пламени рощи. Позади простиралась безбрежная Ургатская степь с ее гостеприимными к мудрецам племенами. И хотя в этот раз Шиада не остановилась у кочевников ни разу, бывали годы, когда она прибегала к их поморщи и занимала почетное место гостя во многих шатрах.

Приблизив коня к берегу, жрица спешилась — и едва не задохнулась. Пять долгих лет она не видела этот берег. Пять бесконечных, вымученных лет она грезила им наяву и во сне, призывала в сновидениях его запах и краски травяного ковра. Пять непонятных, ошибочных лет чаяла прийти сюда хотя бы пешком и найти, как вот сейчас, пришвартованную ладью с гребцами.

Увидев их, жрица сжала кулаки. Они прибыли за жрицей — и получат жрицу, которой достанет силы и власти над собой, не зарыдать от счастья: там, куда она возвращалась, ее ждали.

Иначе, ждала бы ее тут ладья?

Бесшумно, как умели немногие, жрица поднялась на борт, опираясь на молчаливо предложенную истертую твердыми мозолями ладонь гребца. Веслами мужчины оттолкнули лодку от берега и, глядя на одинокое брошенное животное, Шиада чувствовала, как оставляет позади собственное молчаливое одиночество.

Она обернулась смотреть вдаль, вперед, куда ее везли. Бескрайнее море, которое и впрямь скорее озеро, потому что таинственно и пугающе бесшумно, как жрец, принесший обет молчания, обступало со всех сторон. Шиаде нравилось чувствовать, как вокруг нее мягко смыкается стихия, готовая предложить все, что может потребоваться человеку: от жизни до смерти, от тишины до буйства, от памяти до забвения.

Достанет ли ей сейчас силы и памяти развести копья Часовых, приоткрыв завесу в междумирье, и выйти по другую сторону Мировой Двери? Ведь много лет она выполняла лишь часть того, чему обучилась прежде, и значит, сумела и сохранить лишь часть былого могущества. Их путешествие с Гленном и Удгаром это подтвердило…

Когда над озерной гладью возвеличились каменные истуканы древности, вонзающие в небо копья, Шиада чуть устойчивее расставила ноги, чтобы не потерять равновесие. Может, она многое утратила, но знания точно приобрела. И, пожалуй, именно теперь могла сказать, что все возможности мира развеиваются, как сон от рассветного луча, когда за руку их берут страх и неуверенность.

Женщина не стала откладывать посох, опираясь на него для пущей надежности, хотя знала, что ритуал всегда требовал определенного широкого жеста обеих рук. На этот раз она не делала ничего из того, что прежде назвала бы обязательной частью происходящего. Нащупав внутри себя и вокруг себя Необъятное и Первопричинное слово Силы, жрица круговым движением от сердца — к сердцу заставила знакомый до скрежета в груди другой, каменный скрежет копий, разнестись над невозмутимым водным царством.

И когда, дрогнув, великаны эпох развели могучие копья, Шиада, наконец, разулыбалась, ощущая, как бесконечным ручьем текут слезы радости.

Никакие красоты Вселенной не бывают столь прекрасны, как дом.

— Храмовница ждет вас, Вторая среди жриц, — Айхас, правая рука Неллы Сирин в отсутствии Шиады, поклонилась почти до земли, едва Шиада ступила на берег.

И вслед за ней те, кто был на берегу в числе приветствующих, поклонились тоже.

Шиада до треска в грудине вдохнула священного воздуха острова. Все здесь другое, совсем не такое как в Этане. Другими языками говорили звери, плескались волны, шелестела листва. Стоило поставить на другой, особенный, как хруст спелого золотого яблока, берег обе ступни, как две молнии взобрались по ногам до бедер и пронзили тело женщины до макушки. Так ей, во всяком случае, казалось.

Шиада сделала осторожный шаг, а в следующий миг очнулась уже где-то посреди тропы к дому храмовницы. Ноги вели сами, будто никогда не покидали острова и всегда знали дорогу. Это Ангорат, другой мир для всех людей Этана, и здесь не нужно было ничего, чтобы донести до остальных значимость возвращения Шиады на остров: когда по тропе ступала Сирин, сам воздух вокруг искрился, преображаясь изнутри, будто переставая быть обычным воздухом, и природа словно улыбалась в приветствии, увлекая всех встречных людей опустить головы.