Домик храмовницы, как и прежде стоял чуть поодаль от основного здания единого храма Праматери, где проходили всеобщие обряды, собрания, а порой и трапезы. Шиада неслышно ступала по тропе, обвивающей холм острова окружность за окружностью, как бесконечные кольца Первородного Змея, готового обогреть, спрятать, задушить.

Невысокое здание, напоминающее деревянную усадьбу скромного старосты, предстало взору совсем скоро. Не убавляя шаг ни на миг, Шиада приблизилась, сбрасывая капюшон с сияющих рыжих волос и даже не замечая расступающихся перед ней жриц и жрецов, которые выполняли здесь, в обители Неллы Сирин, прямые обязанности.

Когда Шиада переступила порог деревянного дома, Нелла обернулась сразу, будто только и ждала, когда племянница явится.

Она была среднего роста, как сама Шиада, но всегда выглядела статной и горделивой из-за осанки и манеры держаться. Это было врожденным. И это всегда притягивало Шиаду к Нелле, в особенности в дни, когда пятилетним ребенком будущая Вторая среди жриц впервые увидела остров Величественного Змея Праматери.

Их взгляды — орехово-каштановый и обсидианово-черный, равно сильные и равно гордые — встретились мгновенно. И на мгновение еще успела подумать Нелла, как удивительно, что Сирины так редко походят друг на друга внешностью, но всегда узнаются среди всех прочих по особенной густоте окружающей их силы.

А потом Шиада шагнула вперед и, уже почти встретившись с представленными объятьями, пала на колени, опустив голову.

— Я приветствую и преклоняюсь перед Голосом-и-Дланью-Той-Что-Дает-Жизнь.

Нелла замерла, потом на мгновение коснулась ладонью запыленных дорогой медных с переливами волос. И наконец, ответила на это приветствие так, как полагалось:

— Богиня в каждом из нас, Шиада Сирин, в сердце и разуме, на земле и на небе, — прошептала храмовница, опускаясь на колени напротив племянницы и обхватывая в молчаливом, божественно теплом жесте женские плечи.

Они не размыкали объятий так долго, как храмовнице только могли позволить бездействовать ее многочисленные дела.

Они не размыкали объятий и не обменивались репликами.

Каждая взяла из урока то, что было нужно — понимали обе. И сейчас, когда все, наконец, позади, можно прильнуть к груди единственного человека, способного разделить твою участь.

Никто из женщин не плакал.

— Рада тебя видеть, — Бану радушно привечала возвратившуюся сестру. Женщины обнялись, а когда разорвали объятие, Бану украдкой перевела взгляд на "медонотелых" за ее спиной. Те замерли в поклоне и ждали. — Надеюсь, все хорошо? — танша снова поглядела на кузину.

— М-м, — утвердительно кивнула девушка и тут же, краснея, отвела глаза. — Я… Одхан рекомендовал мне отдать приказ о казни, но… — девушка оглянулась через плечо, найдя упомянутого Одхана. — Он рекомендовал, — повторилась Ниильтах, — но я не сочла нужным, и оставила того жреца в Храме Двуединства. Вот увидишь, он сможет поверить в наших богов.

"Да уж конечно" — подумали одновременно и Бану, и Одхан.

— Ты отлично справилась, — улыбнулась танша.

"Лучше некуда", — подумал Одхан, вслушиваясь в разговор сестер.

— Я знала, что могу на тебя рассчитывать.

"Ничего вы не знаете, госпожа"

— Разумеется, ты не могла решить иначе. Ты слишком юна, чтобы принимать иные решения.

Тут Одхан, да и некоторые другие, прошедшие с Бану весь путь, в душе возмутились: Мать лагерей была еще младше, когда велела закрыть ворота перед женщинами и детьми и перестрелять тех, кто не уйдет сам.

— Ты скверно выглядишь, — танша оглядела кузину. — Это твое первое затяжное путешествие?

— Первое, — кивнула Ниильтах.

— Тогда иди отдыхать. Тебе нужно поесть, отогреться и выспаться. Позаботьтесь о ней.

И как только Итами увела дочь в здание чертога, Бану, стерев улыбку с лица, уставилась на Одхана. Тот коротко кивнул.

Когда эти двое остались в кабинете Бану, телохранитель подтвердил более развернуто:

— Я все сделал, госпожа.

Бану задумчиво повертела меж пальцев перо в чернильнице.

— Она совсем безвольна?

— Скорее, эм… мягкосердечна, — Одхан, непривычный к деликатным суждениям, с трудом подобрал слово. — Ей не достает решимости.

— Твердость характера закаляют невзгоды. Откуда ей взяться, если Ниильтах за всю жизнь ни разу не вышла за стены чертога?

Одхан не мог сказать, откуда. Поэтому просто молчал.

— Ладно, иди. Вот ты — и впрямь отлично справился.

— Я всего лишь убил безоружного фанатика с вонючей дымящейся коробкой в руках. Ну и парочку его сопроводителей.

— Так он был с дымящейся коробкой? — переспросила Бану, внезапно заинтересовавшись.

— Да. Железной такой штуковиной, вроде кистеня, только там внутри дымилась какая-то гарь.

— Вот как, — протянула женщина.

Одхан кивнул:

— Я тоже подумал, что похож на какого-то орсовского прихвостня. Думаю, он высадился явно не один.

— Это точно, — рассеянно согласилась тану. — Ладно, подумаю об этом попозже. Позови Тахбира, коль уж ты принес такую весть, есть разговор к нему.

Когда Ниильтах вернулась из северо-восточного храма, единокровные сестры успели только обняться, поделиться новостями и пообедать вместе: сразу после обеда Иттая в сопровождении сорока отборных бойцов, разбитых на четыре обособленные группы, отправилась в земли Ранди Шаута.

Чем дальше посланники отходили от родного чертога, тем сильнее зрела решимость Иттаи: если она провалится, не сможет взглянуть ни в глаза матери и отца, ни в лицо Бансабиры. Крути ни крути, а она является подданной Бану Яввуз и обязана служить ей со всем рдением. К тому же, судя по словам Ниильтах, она не смогла отдать приказ казнить иноземного жреца, а раз так, есть шанс, что ее задание является проваленным. И если ей, Иттае, удастся справиться со своим лучше, может быть, именно ее Бансабира сочтет возможным оставить подле себя подольше. Или… или в качестве благодарности предложит исполнить какую-нибудь просьбу, и тогда Иттая напроситься сама.

Сердце девушки в очередной раз рухнуло, когда вспомнился тихий голос Гистаспа: "Ваша сестра, танин, едва ли хоть раз делала то, что хотела". Бансабира очень похожа на отца, Иттая знала не из чужих уст: дядю Сабира Свирепого помнила отлично. Как и то, за какие свои черты покойный тан получил прозвище.

Внутренний голос все еще терзал грудь и сознание, и игнорировать его больше не удавалось: какая разница, насколько успешной окажется эта разведка? Иттае почти двадцать два, ее брак — дело наверняка решенное.

— Иттае почти двадцать два, — заявила Бансабира, едва Тахбир устроился за столом напротив. — Ее брак — дело первоочередное.

— Стало быть, Иттая? — Тахбир сообразил мгновенно.

— Да. Как бы я ни пыталась, я не могу придумать иного способа удержать Каамалов на поводке, кроме этого брака. Ниильтах не подойдет, она слишком… мягкосердечна, ее легче ввести в заблуждение.

— Словом, ею легче управлять. Хорошо, я поговорю и с Иттаей, и с Итами, — Тахбир не выглядел довольным, но сопротивляться не смел.

Бансабира улыбнулась.

— Тогда полагаюсь на тебя.

— Что-то еще?

— Нет, — Бансабира качнула головой. — Хотя… Ты бы мог при необходимости занять место во главе армии?

Тахбир усмехнулся:

— Если ты прикажешь, то, конечно, я бы мог. Но очень бы не хотел. Мирное время нравится мне много сильнее.

— Ясно, — улыбнулась Бану.

— Подумай насчет Бугута, — посоветовал Тахбир, уже уходя. — Он хороший командир. И предан Яввузам с пеленок.

— Я подумаю, — пообещала танша.

В тот вечер Бансабира отослала Лигдама спать задолго до тренировки. К полуночи она принялась переодеваться в форму, пошитую по примеру одежды из Храма Даг. Сколько времени прошло? У нее за плечами — брак, у нее на плечах — танаар. Она уже не так ненавидит платья, и — совершенно невиданно — почти не ненавидит Гора. Каким же могуществом обладает время?