— Ах, Фрося, Фрося...

Он вздохнул и пошел, оставив ее одну, смущенную.

Борис шел и думал, что «сердечные раны» его, кажется, зарубцевались. С болью он исторгнул из сердца Надежду. Но близка ли ему настолько Фрося, чтобы заполнить сердце до краев? Переполнить его? Он хотел любить глубоко, по-настоящему, хотел, чтобы в этом чувстве было все то возвышающее, трепетное, ведущее через преграды, без чего человек не может считать, что он любит.

Вызывала ли сейчас у него это Фрося, — он не знал. Но ни с кем на площадке ему не было так хорошо, как с Фросей, ни к кому его не влекло. Значит, надо дать времени созреть чувству. Тогда все станет ясным и не понадобится допрашивать себя.

Время...

И он решил предоставить все времени.

После победы Ванюшкова на строительстве комсомольского каупера в жизни бригадира случилось много нового. Слава лучшего бригадира побежала далеко вперед, вышла за проходные ворота в соцгород и даже дальше: о его работе писали в краевой газете, имя его помянул однажды председатель ВСНХ Орджоникидзе.

В новогодние каникулы Ванюшкова пригласили в трудшколу на встречу со школьниками. Ребятам хотелось поговорить с первым «звездочетом», познакомиться. Встреча назначалась на выходной день.

Ванюшков вынул из платяного шкафа новый костюм, почистился, побрился. Его встретил директор школы. Едва Ванюшков вошел в зал, как ребята организованно, в один голос, выкрикнули:

— Привет герою труда товарищу Ванюшкову!

Голоса слились: приветствие прозвучало звонко, неожиданно. Ванюшков смутился.

Его повели на сцену.

Когда он сел, девочка лет четырнадцати подала от имени пионеров большой букет цветов, перевязанный лентой. Ванюшков держал их, точно грудного ребенка. Потом подошел к краю сцены, посмотрел на свои новые ботинки, посмотрел в зал и громко, как привык докладывать в армии, рассказал, откуда приехал на строительство, как их встретили и как решили они в своей бригаде хорошо поработать, чтобы помочь строительству выполнить ответственное задание.

— Мне кажется, ребята, что для человека нет трудной работы, все ему под силу. Конечно, ко всякому делу нужно приложить личную смекалку, — так учили нас в Красной Армии.

Он рассказал о том, как после первого успеха они сорвались и как потом трудно было восстановить о себе хорошую молву.

— Закружилась у нас голова, думали, что раз пришла победа, то больше делать нечего. А вышло так, что нас сразу обогнали другие, более старательные товарищи. И нам было стыдно. Но потом поднялись, высоко поднялись, и все были довольны.

Ванюшков передал также о том, что с земляных работ его перевели на огнеупор и что на новой работе ребята скоро овладели техникой, и снова он, как бригадир, зажег Звезду Победы.

После выступления Ванюшкова школьники рассказали о себе, о своей учебе, о жизни в соцгородке; были среди них изобретатели, поэты, музыканты, танцоры.

Потом повели по классам и лабораториям. В биологической лаборатории он увидел много цветов; некоторые из них цвели (букет ему приготовили из этих цветов).

Он входил в светлые комнаты с чувством уважения ко всему, что здесь находилось. Паркетный пол лоснился, точно жиром смазанный, на стенах висели карты, таблицы, лозунги. Ему показали электрические приборы, чучела птиц, коробочки с разноцветными камнями; в химической лаборатории кто-то зажег ленту магния: стало ослепительно светло, как при электросварке.

— Молодцы вы мои! Вот как заботятся о вас наша коммунистическая партия, родной товарищ Сталин! Ваши отцы работают на строительстве самого большого в Сибири завода. Большое, очень большое дело они выполняют. А товарищ Сталин позаботился, чтобы дети рабочих и служащих могли учиться, могли стать культурными людьми, помочь отцам работать на комбинате. Мне кажется, вы крепко полюбите наш завод: отцы строили его как бы для вас!

Расчувствовавшись, Ванюшков прижал к себе черноволосого мальчишку.

И от всего, что увидел здесь, и оттого, что сам он мало что нового мог рассказать ребятам, стало ему немного не по себе. «Задам-ка я им пример», — подумал он. Подошел к доске, вытер ее влажной тряпкой — доска заблестела — и четко написал многозначное число, но сейчас же вспомнил, что ребята должны знать не только четыре действия, а и проценты, и алгебру, и геометрию. Он положил мел и, смущенно вытирая платком пальцы, сказал:

— В учении многие из вас далеко перегнали меня. Ну, ничего. Еще год-два — и дотянусь до вас. Ну, а практике вы еще у меня поучитесь!

Старшие школьники и заведующий пригласили знатного гостя в столовую: там стояли накрытые столы.

Ванюшкова попросили рассказать про свои детские годы. Он рассказал, как пас скот, зарабатывая с малых лет на хлеб.

— Семья у нас большая; отца забрали на войну в тысяча девятьсот четырнадцатом году, с тех пор не вернулся, а я — самый старший! На рассвете бывало разбудит мать, в окошко и день не глядит, а гнать стадо нужно. Выйдешь во двор: туман на огороде, своего сарая не узнаешь, трава в живом серебре, тишина над селом. Побежишь сгонять скотину, коровы нехотя ноги переставляют, на земле каждый след от копыт, как от вдавленного блюдечка. Спать хочется — просто сил нет... Коровы и те зевают... Выйдешь за село и ждешь, когда взойдет солнышко: с солнышком всегда веселей. Стадо впереди, трутся коровы боками друг о друга. Длинный кнут мой волочится по земле, как уж... Идем по дороге, надо присмотреть, чтоб не зашел скот на посевы: потрава — беда пастуху!.. И чтоб никто не отбился от стада! Вы — городские ребята, вам это непонятно, а сколько мне доставалось... Потом скот пасется, а ты лежишь на спине и смотришь в небо. И о чем только не передумаешь! Как учиться хотелось... И жить лучше... Только я тогда и не думал, что можно жить вот так, как вы... Даже не знал, что так жить можно и что такая может быть жизнь... Потом есть захочется... Чего б только не съел восьмилетний пастух... Конечно, бывало и так: ляжешь под спокойную корову и надоишь себе молока в рот... Такая была в старое время жизнь... Грамоту выучил в Красной Армии, с того времени человеком стал, вырос. В Красной Армии приняли меня в партию.

Ванюшков выпил, не отрываясь, стакан чаю и закусил булочкой.

— Ну, а потом что было? — спросила девочка, подавшая ему на сцене букет цветов.

— Много я и так рассказываю. Надоел вам.

— Нет! Нет! — закричали ребята. — Рассказывайте! Очень хорошо вы рассказываете!

— Приехали мы на строительство по вербовке; колхоз наш постановил на собрании помочь строительству и выделил людей, хоть мы и находились от стройки за тысячи километров. Я попросил включить меня в группу. Захотелось в тайге побывать, какая она посмотреть. И о строительстве много мы слышали. Говорили нам в Красной Армии о пятилетнем плане и что он даст родине. Первое время было трудновато. Новое место, новые люди. Да и грусть-тоска щипала за сердце. Ко всему, нуждался я материально. Признаюсь вам: перемениться не во что было. Как приехали, пошел я к реке, снял рубаху и прочее, выстирал, сам искупался, потом выкрутил белье покрепче, сырое надел и на себе высушил... Сейчас совсем другое. Премирован много раз. Зарабатываю, почти как инженер. Все имею. Думаю переквалифицироваться на арматурщика: давно обещано мне это. Специальность хорошая. Но, понятно, ребята, дело тут вовсе не во мне. Каждый в нашем государстве может достигнуть многого, если только станет добиваться. Дороги открыты! Это не за границей! А у нас будет еще лучше. Только чтобы не помешали капиталисты. А чтоб они нам не помешали, мы должны быть культурными, хорошо учиться, хорошо работать, иметь много машин, производить много металла. Государство наше богатое, власть советская — родная нам. И если мы выполним заветы товарища Сталина, никто нам не будет страшен!

Ребята слушали, не отрывая от Ванюшкова глаз.

Встреча со школьниками оставила у Ванюшкова неизгладимый след.