Женя обдумывает слова инженера.

— А вы знаете, как забивать сваи?

Он удивлен.

— Какой инженер этого не знает?

— А сибирские условия вас не смущают? Вас не смущает то, что через несколько дней могут ударить морозы? Вот почему товарищ Гребенников и дал два дня для обдумывания.

Женя прощается и уходит. Шарль стоит и смотрит, пока девушка не скрывается из виду. Потом он смотрит на следы от ее ног. Они отчетливо выделяются на грунте.

«Да, здесь катастрофа... — думал Николай Журба. — Суслов, как парторг, ничего не стоит, и я не замечал. Люди не объединены. Коммунисты оторваны от производства. Никакой политической работы. Надо снять немедленно. Пусть поработает в доменном, где все налажено и где крепкая партийная прослойка. Этим помогу Суслову расти. Кого только послать сюда?»

Он перебрал в уме коммунистов и решил, что самым подходящим парторгом будет Петр Старцев, к которому питал симпатию со времени строительства железной дороги и который очень хорошо работал сейчас на стройке экспериментальной домны.

— Ты, я вижу, без охоты ходишь в десятниках,— сказал он Старцеву. — Я понимаю, тебе хотелось бы ставить рекорды и самому зажигать звезду. А я хочу, Петр Андреевич, предложить тебе другую работу, не менее почетную — парторга вместо Суслова. Ты — моряк, с людьми привык жить тесно. А коксовый завод тоже как бы корабль. Партийная работа там запущена. Суслов плохой организатор. С людьми никто не занимался. Не снимаю я вины и с себя, не занимался этим делом. Но сейчас нам не покаяния нужны, а  р а б о т а. Люди там есть. И очень хорошие. Познакомишься, увидишь сам. В работе помогу тебе. Поможет Женя Столярова — она и там по комсомолу. Думаю, если приналяжем все вместе, сдвинем судно с мели.

Старцев стоял, широко расставив ноги. Казалось, он, занятый своими мыслями, ничего не слышал, о чем говорил Журба. Но когда Николай кончил, Старцев посмотрел ему прямо в лицо; взгляд слегка косящих глаз был суров.

— Новое это для меня дело, товарищ Журба. Не работал на флоте по партийной линии. И коксового дела не знаю. Может, не справлюсь. Стыдно будет.

— Каждый начинает с того, чего прежде не делал. Таков закон жизни.

— Если партия приказывает, пойду. Хоть скажу прямо: больше порадовали б, если б послали на котлован...

— С сегодняшнего дня и начинай!

Когда Старцев пришел на коксохим, рабочие заканчивали строительство тепляков, в которых предстояли бетонные работы. Уже становилось холодно, морозы могли ударить со дня на день.

— К вам, ребятки, послан! — сказал он, как бы представляясь коллективу. — От партийной организации комбината. Парторгом.

— Это, значит, вместо Суслова? — спросил Ярослав Дух.

— Вместо Суслова. Парторганизатором. Работа, говорят, не идет здесь. Так, что ли?

— Да как ей итти, ежели по-настоящему нет до нас никому никакого дела! — вступил в беседу старый рабочий Борисяк. — Топчемся на одном месте, как та лошадь на конной молотилке.

— Новое для меня, товарищи, дело это, да думаю, не святые горшки лепят. Научусь. И вы подсобите.

Он пошел знакомиться с производством, а рабочие говорили:

— Что ж, пусть поработает. Парень молодой. Краснофлотец. С Тихоокеанского. «Звездочет». Сам гореть будет, зажгутся и другие.

Дня через три Старцев знал многих людей коксохима. К прорабу, бывшему десятнику и «директору», Сухих он относился с холодком, на французских консультантов опереться не мог — не верил иностранцам. Но на коксохиме были свои люди: высококвалифицированный печеклад Деревенко, прибывший из Донбасса, кандидат партии; толковый и азартный Ярослав Дух, коммунист; старик Ведерников, которого называли здесь «Приемыш» за то, что когда-то его сверх нормы впустили к себе в барак жить комсомольцы; девятнадцатилетний парень Микула, кандидат партии, присланный с Урала, и еще несколько квалифицированных рабочих. «Люди всегда найдутся, если поискать. Иначе быть не может. Вот только бы самому на новом производстве не плавать. Парторганизатор должен и на производстве пример показать в работе, быть как бы вроде инструктора».

Посоветовавшись с профессором Бунчужным, Гребенников окончательно решил забивать в грунт сваи и бетонировать площадку. Конечно, сезон был пропущен, приходилось расплачиваться за собственные ошибки.

Ударили морозы. Точно вколотые, торчали на бревнах иглы инея. Таял иней с каждым днем все позже и позже. Земля быстро задубела, застыла и под лопатой крошилась, как жмыхи.

Гребенников с Шарлем Буше после совещания решили проверить на месте, сколько же понадобится забить свай на площадке под печами Беккера. Этот же вопрос волновал и Старцева.

Прораб Сухих, хотя и не имел законченного технического образования, но лет тридцать проработал на разных стройках, многое знал по опыту. Если бы не медлительность, лень и заносчивость, он мог бы помочь делу.

— Ты, товарищ Сухих, верно, не впервые строишь коксовый цех? — спросил его Старцев.

Сухих посмотрел, как бы проверяя, нет ли со стороны нового парторга подвоха.

— А ты как думаешь?

— Думаю, строил. И опыт имеешь. И мог бы нам подсобить теперь.

Сухих на эту приманку не клевал.

— А вот скажи, по совести, — не отставал Старцев, — был ли в твоей практике случай, чтобы печи Беккера ставили на болоте?

Сухих призадумался.

— На болоте, конечно, не ставят, да разве у нас здесь болото? Это мы так, для страха говорим! Место мягкое. Но мне так думается — большого горя в том, что под цехом мягкий грунт, нет. В Днепропетровске, помнится, ставили коксовый цех тоже на плохом грунте. И под фундамент заливали свинец.

— Неужто свинец? Не врешь?

Сухих обиделся.

— Раз не доверяете, зачем спрашиваете?

— Ну ладно. Не лезь в литровку! А сколько, по-твоему, вот на этот грунт надо поставить свай для наших печей?

Прораб прицелился сощуренным глазом, отвел взор в сторону, еще раз бросок на площадку и уверенно заявил:

— Для таких грунтов под наши печи вполне хватит тысячи свай!

«Тысяча свай... Тяжелое дело...» — подумал Гребенников, прислушиваясь к разговору парторга с прорабом.

— А сколько вы определяете? — спросил Гребенников Шарля Буше.

Француз развернул материал по разведке грунта участка, вынул из портфелика блокнот и логарифмическую линейку. Задача уже была решена вчера, но Шарль хотел решить ее в присутствии начальника строительства.

— Получается тысяча двести свай! Вот наши данные, пожалуйста, посмотрите.

— Тысячи вполне хватит, — сказал Сухих. — Но можно и тысячу двести, это не помешает. Каши маслом не испортишь!

— Эта «каша» обойдется в четыреста тысяч рублей и в год работы! — сказал Шарль, закуривая ароматную папироску.

Подошла Женя Столярова с другим французским консультантом.

— Ваши расчеты, господа? — с трудом сдерживая раздражение, спросил Гребенников.

— Наши расчеты? — Буше смотрел на Женю и отвечал как бы ей одной. — Наши расчеты? Пять свай в день. Это восемь месяцев. Плюс четыре месяца на организацию... или, как здесь говорят, на р а с к а ч к у...

Гребенников вспыхнул.

— Как вы изъясняетесь, господин консультант? Где вы видели у нас раскачку?

Шарль Буше смешался.

— Простите... Я не хотел никого обидеть. Я обратился в фундаментстрой, мне ответили, что у них ничего нет, никакого оборудования. Придется делать самим. Наконец наступила с и б и р с к а я зима...

— Давайте, товарищи, без лишних разговоров. Конкретно: как вы будете ставить сваи? — сказал Гребенников.

Французы предложили такой способ: для получения полости забивать в грунт деревянную сваю; после забивки вытаскивать сваю талью; в полость вставлять обсадную трубу с арматурой, а затем через воронку лить в трубу подогретый жидкий бетон. Затем трубу вытаскивать.

Этот способ, хотя и был известен, не понравился Гребенникову, потому что был кропотливым и едва ли мог дать эффект зимой. Но сколько ни ломали головы, ничего лучшего не придумали. И Гребенников разрешил приступить к работе. «Попробуем. Хуже всего ничегонеделание».