— Как хорошо, что ты пришла! — сказал Николай, когда Суслов ушел.

Обняв, он провел ее к дивану. Они сели.

— У меня дело, Николай...

Он посмотрел укоризненно.

— Я не видел тебя три дня... Дальше так нельзя. Почему ты не хочешь перейти ко мне? Неужели тебе не хочется быть вместе?

Надя положила руку Николая к себе на колени и, согнувшись, прижалась лицом. Ему видны были ее волосы, по-мальчишески причесанные, загорелая, немного полная шея. Он поцеловал ее в ложбинку, прикрытую прозрачной прядью волос.

— Разве мы будем чаще и дольше видеть друг друга, если я перейду к тебе?

— Чаще. Наконец я буду знать, что могу застать тебя дома и что этим домом будет у нас один общий дом: твой и мой. А построим комбинат, получим отпуск, уедем в дальнюю тайгу. Я покажу тебе места! Какие места! Высокогорное озеро. Альпийские луга! Сколько цветов там!

— Хорошо, Коля, — сказала она деловитым тоном, и ему показалось, что Надя, несмотря ни на что, холодна. — Пока помоги нам вот в чем.

И она рассказала о нуждах участка, о своем столкновении с Роликовым.

— Я не верю ему. Он мешает уже одним тем, что холоден. В нашем деле холодный человек нетерпим.

— Согласен целиком, — сказал Николай. — Но нам нужно таких людей перевоспитывать.

— Горбатого могила исправит! — перебила его Надя.

— Не думаю. Во всяком случае это говорит о том, что ты недостаточно веришь в воспитательную силу нашего коллектива.

— Но люди перевоспитываются годами. У нас сейчас нет лишнего времени. Нам дорог каждый час. У нас много своих трудностей! — горячилась Надя.

— Спорить, Надюша, не о чем. Каупер надо передать комсомольцам. Это правильное решение. А с Роликовым я поговорю особо. Он хороший специалист. А от косности, боязни всего нового мы его, в конце концов, излечим.

— Итак, ты обещаешь сделать, о чем прошу, Коля? Каупер нужно отдать комсомольцам. Мы возьмем его перед всем строительством и отстроим к сроку. За это я отвечаю.

Надя собралась уходить, но Николай удержал ее. Он заговорил о себе, о своем одиночестве...

Надя покраснела. Она увидела усталое лицо своего друга, запавшие черные глаза; на гимнастерке нехватало пуговиц, сквозь прорванный рукав виднелась нечистая рубаха.

Она вздохнула. Он взял ее за руки и сильно пожал их.

— Немного позже я перееду. Дай только привыкнуть к мысли, что я твоя жена...

— Ты хорошая, Надя... И я счастлив! Ты даже не представляешь, как я счастлив...

Узнав о столкновении инженера Коханец с начальником доменного цеха, Гребенников вызвал Роликова к себе.

Роликов вошел в кабинет с невозмутимым видом и, не ожидая приглашения, сел в широкое кресло, стоявшее возле стола. Инженеру было лет сорок восемь; подвижной, беспокойный, он казался значительно моложе. Несколько секунд смотрел он молча на Гребенникова, причем смотрел не в глаза, а на ухо или висок.

— Послушайте, что у вас там происходит? — спросил глухим голосом Гребенников, раздраженный видом и поведением Роликова.

Вопрос вывел начальника цеха из деланного равнодушия.

— Происходят у нас, Петр Александрович, безобразия! Самые настоящие безобразия. И, извините, покровительствуете этому вы!

Гребенникова взорвало:

— Безобразия? Каким безобразиям я покровительствую? Вы отвечаете за свои слова? И что за тон? — Кровь прилила к обмороженному лицу Гребенникова, оно стало малиновым.

Роликов не смутился.

— Говорю, безобразия у нас в цехе творятся, и вы, товарищ начальник, покровительствуете. У меня достаточно фактов. И мне нечего бояться говорить правду.

— Факты? Какие факты? Да говорите же, черт вас побери! — гремел Гребенников, не в силах сдержаться, как это бывает с людьми, которые редко выходят из себя.

— Факты имею, я вам их доложу. Стройка — это не игра в песочек. И я не хочу отправляться в Соловки!

— Слушаю вас, товарищ Роликов, — сказал как мог спокойнее Гребенников. — Говорите же наконец! — он встал из-за стола и больше не садился.

— Вы доверяете больше мальчишкам и девчонкам, нежели мне, старому инженеру. И это обидно! Обидно! — сказал дрожащим голосом Роликов.

— Ошибаетесь.

— Нет, не ошибаюсь. Как можно поручить строительство такого сложного агрегата, как каупер, комсомольцам, которые понятия не имеют, что такое каупер? Они совершенно не знакомы с марками огнеупора. Они такой выложат каупер, что потом сам дьявол не разберется! Вы отвечать за развал каупера не будете. И Бунчужный не будет. Вы с меня спросите. И правительственная комиссия спросит: как это, мол, на ваших глазах нарушали технологию, а вы не сигнализировали? С меня спросите. Так позвольте же мне делать так, чтобы я ответить мог. И не только перед судом государственным, но и перед своей совестью старого инженера.

— Говорите конкретно: в чем нарушается технология кладки? Что вас не удовлетворяет? Конкретно!

— Я не хочу, чтобы у меня в цехе хозяйничали безусые мальчишки! Я хочу чтобы в цехе не делали р е з и н у из времени! Я хочу, чтобы кладка огнеупора шла правильно, по нормам, по нашим же государственным нормам. Всякое бесцеремонное отношение к нормам ведет к браку. Я допустить этого не могу. Нормы не с потолка берутся. За каждой государственной нормой — труд, расчет, тщательная проверка, тщательный хронометраж и фотография рабочего процесса. И когда мне говорят, что кто-то там выполнил норму на триста процентов, я, как инженер, беру такую работу под сомнение. Три нормы физически не может выполнить человек. Физически. Пусть хоть вытянется.

— Так вот что вас смущает? Вы стоите за незыблемость, за неприкосновенность норм?

— Нормы — это основа производства. И нечего вышучивать меня. Липовых норм нет. А вот если ваши комсомольцы выполняют норму на пятьсот процентов, то здесь именно липа!

Гребенников снова вспыхнул, но сдержал себя.

— Послушайте, товарищ Роликов, — есть вещи, которые у нас понимает даже пионер. Комсомольская бригада при умелом руководстве может быть большой силой. Ребята горят на работе, живут ею. И мы должны использовать их энтузиазм, помочь знаниями, опытом. А вы их расхолаживаете, настраиваете против себя. А потом приходите ко мне в панике и несете несусветную чушь.

Роликов повел бровями и дернулся.

— Теперь о нормах: почему вы сбрасываете со счетов механизацию? Иную расстановку рабочей силы? Разделение труда? Внедрение новшеств? Смекалку? Ведь это-то и опрокидывает ваши нормы. Отвечать за работу в вашем цехе будете и вы, и я, и все, кто работают. Но от вас я требую контроля. Если плохо будут люди работать, недобросовестно, если качество работы будет плохое, то за это прежде всего спрошу с вас. Так и знайте! И спрошу строго! А что касается норм, то люди их создают, люди их и меняют. То, что вчера было пределом, сегодня — пройденный этап. На эту тему нам спорить нечего. Вопрос ясен. Я требую от вас, еще раз повторяю, самого тщательного контроля за качеством, а нормы ломаем и будем ломать впредь!

Роликов встал.

— Я прошу принять от меня рапорт.

— Какой рапорт?

— Об освобождении от работы.

— Не торопитесь. Если проштрафитесь, напортите — уволить вас мы всегда сумеем. И, если заслужите, уволим с таким треском, что небу станет жарко! Вот так, товарищ Роликов! Извольте подчиняться общему распорядку. А не сумеете или не пожелаете обеспечить качество работ, темп работ — ответите. Я с вас спрошу! — Гребенников подошел к инженеру и сказал, выделяя каждое слово: — И советую вам обо всем этом подумать как следует. Вы свободны.

Роликов набрал полную грудь воздуха, долго держал его в себе, словно затяжку дыма от папиросы, и только на пороге кабинета выдохнул.

На следующий день Гребенников подписал специальный приказ о закреплении за комсомольской бригадой Ванюшкова каупера № 2 экспериментальной домны.

— Я подчиняюсь приказу, — сказал Роликов Наде. — Но предупреждаю: прикажу разобрать кладку, если найду дефекты! Так и знайте! Об этом у нас есть договоренность с начальником строительства.