— Хорошо, ребята, хорошо идет у вас! — поддержала Надя бригаду, подсчитывая в уме выработку.— Только не работайте рывками, спокойнее надо, ровнее. Должны нам на днях дать транспортер, легче будет с выноской земли. Пока котлован не глубок, ничего, а позже будет трудней. Транспортер поможет.

Шутихин принес в плаще хлеб, в ведрах борщ и кашу; каждый вынул свою мисочку, ложку. Ели, перекидываясь шутками. Больше всего доставалось Сережке.

— А мы решили тебя в повара переквалифицировать! — сказал Ванюшков. — Землекоп из тебя выйдет или не выйдет, бабка надвое сказала, а повара сделаем!

— Повар должен ходить в белом колпаке, а у меня волосы — красота, как лен вычесанный! В колпаке девушки любить не будут! — отшучивался Сережка.

— Кто тебя теперь любит? Волосы! Лен чесаный! Хоть бы черные, а то лен!

Фрося фыркнула. За ней рассмеялись остальные.

— Захочу, каждая полюбит! Две руки, две ноги, — все на месте!

— Все на месте, только головы... того... нет...

Девушки покатились со смеху.

Поев и отдохнув, стали к работе. Ванюшкову ни на кого не приходилось покрикивать.

Хоть он, как бригадир, был освобожден от физической работы, однако наравне с другими стоял в ряду. Лопата его, хорошо заточенная, легко входила в липкий грунт; казалось, она сама входила, а он только держал ее в руках и прикасался носком сапога. Выбрасывать землю наверх вскоре стало трудно, и девушки принялись набирать ее на носилки. Выносили землю по краю котлована, по узкой, круто поднимавшейся тропке, и сбрасывали метрах в пятнадцати, куда указала им Коханец. С каждой минутой бригада глубже и глубже вкапывалась в котлован. Земля меняла свой цвет; от лопат порой отражался на солнце слепящий луч, как от битого зеркала.

После гудка замерили. Контролировала замер Женя Столярова. Ванюшков подсчитывал выработку в своей аккуратной записной книжице; в стороне подсчитывала Коханец, подсчитывала и Женя Столярова.

— Невероятно, но это так: двести девяносто пять процентов!

— Вы слышите? Двести девяносто пять процентов!

— И без всякого шума! — сказал самодовольно Ванюшков, потирая руки, как если б ему было холодно.

Он в глубине души сомневался, но не хотел этого показывать на людях, и теперь расцвел в улыбке.

— Да неужто двести девяносто пять? — спрашивали ребята друг друга.

Подсчитали еще раз. Сомнений не оставалось.

Тогда все заговорили вместе:

— Вот это работа!

— Дружно взялись — и вышло!

— И не трудно! Нисколько!

— Ура! — кричал Сережка Шутихин, точно от него зависела удача. — Ура!

— Ага! Видели?

— Кто еще дал столько?

В тот день действительно никто не дал столько.

— Надюша, я принесу из ячейки наше знамя. Так? — сказала Женя.

Она казалась рядом с Надей совсем подростком, и это вызывало у Коханец чувство покровительства, желание во всем ей помочь.

Уже в сумерках бригада оставила котлован. Шла она с песней, и ни пыль, глубоко забившаяся в трещины губ, ни сырые рубахи, ни натруженные руки не мешали песне. До центра площадки оставалось километра полтора. Бригаде этот путь показался очень коротким: парни и девушки шли в строю, со знаменем, которое принесла из ячейки Женя Столярова, и все давали бригаде дорогу.

На высоком штоке закреплена была звезда. Она еще не светилась, и засветить ее предстояло ванюшковцам.

Возле трибуны бригада выстроилась: на правом фланге — парни, на левом — девушки, по росту. Правофланговым стоял бригадир Ванюшков со знаменем у ноги, как если б стоял с винтовкой.

Дали знать начальнику строительства и секретарю партийного комитета. Никто, по правде говоря, не ожидал таких быстрых результатов: по условиям соревнования победителем считался тот, кто выработал не меньше 275 процентов. Кинулись писать грамоту, Женя Столярова сделала надпись на Доске почета. Вслед за Журбою явился на площадку профессор Бунчужный, пришлось немного обождать Гребенникова: он уехал на подсобные заводы. Народу собиралось все больше и больше.

Минут через пятнадцать приехал Гребенников. Журба открыл митинг. Он поздравил победителей и обратился с призывом ко всем строителям последовать примеру молодой бригады Ванюшкова. Потом выступил Ванюшков. Он рассказал, как бригада организовала труд и как дружно, без особой натуги, каждый работал.

— В следующий раз дадим, товарищи, еще больше!

Вся площадка аплодировала землекопам.

Ванюшков включил ток. Звезда не зажглась. Ванюшков защелкал рубильником. На лице его появилась обида.

Журба с возмущением глянул на коменданта Кармакчи. Тот, смущенный, уже задавал «нагонку» электрикам.

— Плохо вы, товарищи, оборудовали все это, — сказал хмуро Гребенников. — Неужели не могли как следует проконтролировать? Не верили, что победители найдутся?

— В таких вещах надо быть особенно внимательным! — поддерживал Гребенникова Бунчужный.— Рабочие все видят, все замечают и не прощают неуважения к их труду.

Николай стоял красный, обиженный, потому что поручил дело коменданту, предупредил его, а тот возложил на своего помощника; помощник же отнесся халатно. «Как важно предвидеть каждую мелочь, даже если она и не имеет порой прямого к тебе отношения, — подумал Журба. — И никогда не оставляй задания без проверки».

Через несколько минут лихорадочной работы электриков Ванюшков вторично включил рубильник. Тогда над площадкой вспыхнула звезда.

Первая звезда победителей!

Шест был высок, звезду увидели со всех концов площадки. Рабочие, стоявшие близ доски, прочли вслух надпись, освещенную лампионом:

«Честь и слава победителям! Комсомольско-молодежная бригада землекопов Ванюшкова — доменный цех, домна проф. Бунчужного — выполнила задание на 295 процентов!»

Тогда парни и девушки из бригады землекопов Белкина, Старцева призадумались.

— Смотрите, Ванюшков зажег звезду!

— Только к работе приступили...

— Они землекопы, — говорили в других бригадах. — Им легко! А вот попробуй зажечь укладчику огнеупора!

— Попробуй на водяных работах!

— Попробуй по монтажу!

— Попробуй по бетону!

Получив немалые деньги, ванюшковцы загуляли. Собрались возле своего девятого барака. Со столбов лился молочный свет многосвечовой лампы, обращая зеленые ветви кедров в голубые. Парни выпили. Начались танцы. Девушки сбились по одну сторону, парни — по другую. На табурете посредине площадки уселся гармонист Гуреев.

Повел локотком от себя, и полилась из двухрядочки песня... Ее подхватили. Пели воронежские, курские, орловские, тульские песни, в два-три голоса и все вместе. А затем перешли на плясовую.

Танцовали сначала вразвалочку на месте, туда-сюда, плечом к плечу — девушки себе, парни себе. Раздельно. Сгибались, как полный колос под ветром. А потом в такт плясовой заходили плечами, замелькали платочки. Пошло кружение, притоптывание, присвистывание, — руками по плечу, по бедрам, по голенищам, пошли ноги утаптывать землю, выбивать чечотку. Э-эх!

На музыку да на танцы вышли из бараков остальные ребята. Вышли на знакомство.

— Откуда? — спросил Яша Яковкин, покручивая черные усы двумя пальцами.

Стоял он возле Фроси и улыбался.

— Воронежские! А ты откуда?

— Из Иркутска мы. Может, станцуем разок?

Фрося прикусила кончик головного платка, из-под которого задиристо высовывалась рыжая прядь волос, и сверкнула глазами. Яша обнял ее за гибкую талию. Да недолго танцовал: вмешался Ванюшков.

— Что ж это ты, Фрося, с чужими кавалерами, а? Фрося смешалась. Яша дерзко уставился на Ванюшкова, тот взгляда не отвел.

Немного позже пришел Белкин. Он уже поспал после работы, отдохнул. С собой прихватил Белкин гармонь. Как в работе и в семейном быту, был он хозяйственен и в музыке. Рассудителен. Спокоен. Хотел начать с песенного, но Гуреев разошелся; было уже не до песен. Вплелся тогда Белкин в плясовую и повел за собой Гуреева. Пальцы его мягко бегали по перламутровым пуговицам. Музыка становилась все живей. Развеселая, лихая! И гармошки словно спорили друг с другом в задоре. Круг раздался шире, танцующих становилось больше. Кружили парни девушек так, что юбка колоколом стояла у каждой.