— Ты Сироченко, спрашиваю?

— Я... — выдавил он наконец из себя ответ.

— Читал, что про тебя пишут?

— Чего ж не читал! Грамотный!

Он пытался быть развязным, но не получалось.

— И что скажешь?

— Неправда это...

Голос его, впрочем, не был особенно уверенным.

— Значит, выдумали? Зря тебя оклеветали?

— Один раз выпил, так что? А малярия у меня давняя...

— Раз оклеветали, как же ты молчишь? Разве в нашем обществе можно человека ни за что обидеть, оклеветать? Что ж, по-твоему, честь человека у нас ничего не стоит?

— Да я не жалуюсь!

— Как можешь не жаловаться, если неправда? Нет, ты напрасно думаешь, что можно обидеть человека ни за что и так дело оставить. Я вот пришел с тобой поговорить, чтобы тебя перед народом обелить. Хочу выступить в газете и сказать, что у нас неправильно поступила редакция, напав на честного непьющего труженика.

— Реабилитировать меня хотите? — сказал парень другим голосом.

— А ты откуда знаешь такое словцо?

Парень вздернул подбородок.

— Пять групп кончил и читал книги. Слова разные знаю, на них у меня память.

— Ты здесь один?

— Не один. Отец, мать здесь.

— Отец кем работает?

— Верхолазом.

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Так я выступлю в защиту тебя. Ладно?

— Не надо...

— Грех был, да? Говори, я тебе зла не желаю.

— Был...

— Конечно, запрета на водку у нас нет, хочешь выпить — выпей. Но ты пойми, товарищ Сироченко: тебе восемнадцать лет, только-только расцветаешь. На что тебе водка? Если у тебя на душе там чего-нибудь или какая досада — в жизни ведь всяко бывает, почему не подойти к старшему товарищу, не поделиться горем? Разве я отказал бы выслушать, помочь, что в моих силах?

— Со всеми нами не наговоритесь!..

— Ошибаешься! Именно со всеми надо поговорить. Вот ты мне прямо, как старшему брату, скажи, что тебя толкало на водку?

— Если и скажу, не поможете. Я уже обращался к начальнику цеха товарищу Роликову.

— А в чем дело?

— А в том, что не по душе работа землекопа. И все равно работать не буду!

Он сказал это со злостью.

— Постой, не кипятись. Какая тебе работа по душе?

— Сварщика.

— Ладно. Обещаю тебе, товарищ Сироченко, поговорить с начальником цеха. А если не поможет, поговорю с товарищем Гребенниковым. Только одно условие, нет, — два условия: первое — ты бросаешь пить, второе — на то время, пока я буду вести переговоры, ты по-настоящему станешь относиться к своей работе, хоть она тебе и не по душе. Ясно?

Сироченко подумал-подумал и коротко ответил:

— Посмотрим.

— Нет, меня такой ответ не удовлетворяет. Говори конкретно: устраивают тебя мои предложения или нет? Еще раз говорю тебе: парень ты молодой, способный, любишь книги, значит любишь культуру, пять групп кончил, это не пустяк. Разве здесь не мог бы продолжать свое образование? И в этом помогу. Только надо, чтобы ты по-настоящему подтянулся. А то, смотрите, распустился, «завел связь с поликлиникой»! До чего дошел! Стыдись! Итак, договорились?

— Договорились!

Пока Журба беседовал с Сироченко, к бригаде Ванюшкова пришла Надежда Коханец.

Девушки, в перестиранных, тоненьких юбчонках, сидели, как тогда на станции, бок о бок. Был обеденный перерыв.

Девушки внимательно посмотрели на Надежду. «Молодая, а, говорят, инженер!»

Надя обежала глазами всех и остановилась на Фросе.

— Фрося! Где была, что столько не видела тебя?

— На листопрокатстрое. Узнали?

— Как не узнать!

— А я смотрю и думаю: признаете или нет?

Фрося хитро улыбнулась. Она действительно была недурна — рыжеволосая, задорная, с острыми глазками, вся какая-то приятная, чистенькая.

Надя села возле Фроси.

— Как же вам тут, девушки? Не скучаете по родным местам?

— Хоть и скучаем, так что делать?

— А живете где?

— В девятом бараке.

— Как устроены? Все ли есть, что надо?

— Кровати дали, а досок нет. Матрацы не на что положить.

— И набить нечем: ни сена, ни соломы!

— Хоть бы стружек отпустили!

— Поговорю об этом, обязательно поговорю с комендантом.

Подошел Ванюшков. Улыбнулся, как давнишний знакомый.

Был он строен, подтянут.

— Ты, товарищ Ванюшков, тоже переброшен с листопрокатстроя?

— Мы все оттуда. В доменном первый день.

— Включайтесь, товарищи, в соревнование. Говорили с вами про это? Знаете, что к Первому мая пустить должны доменный цех? Работает с нами здесь один знаменитый профессор. И мы должны помочь решить научную задачу. Она имеет большое значение. Даст нам хороший металл, разные машины будут еще лучше строить. А без машин, сами понимаете, наше государство обойтись не может.

— Это так! — ответил Ванюшков.

— Все мы решили, каждый на своем посту, куда его поставила партия, крепко поработать. А к Первому мая обязательно выполнить правительственное задание.

— Мы уже говорили с секретарем комсомольской организации товарищем Столяровой.

— Что вам надо для работы?

— Включаемся, товарищ инженер, с завтрашнего дня. Только я еще со своей бригадой потолковать должен.

— Если дружно возьметесь, победите!

— Постараемся, товарищ инженер. Нам и секретарь комсомольской организации говорила.

Ванюшков приложил руку к козырьку.

— Так как, товарищи? — обратился Ванюшков к бригаде, когда Надя ушла. — Возьмемся за дело? Здесь, может, кто еще думает, что вот, мол, приехали из колхоза и рабочей жизни не знают, и ничего не умеют. А я думаю, если возьмемся, так и других поучим!

Говорил он со всей бригадой, но смотрел на Фросю: с первого дня, как собрались на станции, и потом в дороге только на нее одну и смотрел: тянула к себе и задористым нравом, и говорливостью, и еще чем-то, чего понять не мог. Да и она чаще на него смотрела, чем на других: аккуратный, и что ни скажет, доходит, понятно так. И люди к нему с уважением.

— Взяться можно, только надо, чтобы каждый работал одинаково и не смотрел на другого, — сказал Гуреев, тихий, задумчивый комсомолец, хороший гармонист, более похожий на девушку, чем на парня.

— И давайте покажем, что мы хоть и новенькие, а лучше старых! — заявил Шутихин. — И в Воронеж напишем в газету!

— В Воронеж, в Тулу и в Орел! И в Курск!

Девушки и парни посмотрели друг другу в лицо; каждого подмывало показать, что если он по-настоящему захочет, то может сделать вдвое-втрое больше, чем делал до сих пор.

— На этом поставим точку, так? — спросил бригадир.

— Запятую!.. — сказала Фрося и первая поднялась.

За ней поднялись другие, хотя гудка еще не давали.

Как-то особенно хорошо и дружно работала бригада до смены, словно приспосабливаясь к завтрашнему дню, когда надо будет перед всеми показать, на что бригада способна.

Утром сделали замер, выдали людям хороший инструмент, выделили заправщика.

— Все у вас в порядке, товарищи? — спросила Надя, расставив людей.

— Все.

Протяжно запел гудок.

— Помните, товарищи, что работаете вы на строительстве печи профессора Бунчужного и что своим трудом помогаете решить большую правительственную задачу!

По гудку спустились в котлован. Работали почти без перекура.

— Этак вы и курить перестанете! — насмешливо заметил бригадир Белкин, работавший на соседнем участке. — За счет одного этого, — он показал на руки, — много не возьмешь! Надо и насчет этого, — он хлопнул себя ладонью по лбу. — За счет смекалки!

— И за счет техники придумаем! — отвечал Ванюшков. — Не сразу!

В обеденный перерыв послали Сережку Шутихина в столовую: не хотели тратить время на хождение; отдыхали на отвале котлована.

— Как оно, девчата? — обратился Ванюшков. — Вытянем?

— Тянем-потянем — да и вытянем! Как дедка репку! — ответила Фрося.

Она была очень свежа и не чувствовала усталости.

«Вот девушка, — думал Ванюшков, не в силах оторвать глаз: ей и работа не казалась трудной, и все спорилось в руках. — Вот это да... подруга...»