— Да ведь мы не строители, а эксплоатационники! — заикнулся Шах, но его осадили: здесь чернорабочий становился на кладку огнеупора, а инженер-эксплоатационник тем более мог сойти за строителя!

— Расширять надо, товарищи, специальность! Расширять горизонты! Без этого мы не справимся со своими обязанностями! — сказал профессор Бунчужный, отлично понимая смущение молодых инженеров.

— А теперь идите, товарищи, устраивайтесь, отдыхайте! До завтра!

Искупавшись в реке, — вода была очень холодная, горная вода, — и переодевшись во все чистое, Борис и Митя постучались в дверь к Наде. Она сидела на постели усталая, побледневшая, такая необычная для товарищей, знавших ее несколько лет.

— Надюша, ты что? — спросил Митя.

Она молчала. Даже не подняла головы.

— Что с тобой?

— Немного устала. Пройдет...

— А мы пришли за тобой. Хотим побродить по площадке. Познакомиться со строительством.

Надя встала.

— Я сейчас.

Она надела вязаную синюю кофточку.

Вышли к реке.

На пустыре шла геодезическая работа, продолжалась стройка социалистического города; то там, то здесь высились горы кирпича, балок, бочек с цементом. К заводской площадке беспрестанно подвозили лес, камни, огнеупор, металлические конструкции, прокладывали новые железнодорожные ветки; между городом и заводом строился тоннель — свое метро, для автомашин и пешеходов: товарные поезда задерживали автотранспорт иногда по нескольку часов.

Инженеры прошли на площадку. В доменном цехе высоко поднимались две домны; пять кауперов стояли в лесах; под остальные рыли котлованы. На ярусах лесов висели красные огнетушители «Богатырь». На месте третьей домны — горы песку и глины. Зубастой пастью вгрызался в землю экскаватор. Легко и бесшумно поднимались стрелы кранов: в стеклянном воздухе повисали десятки тонн леса, металла, кирпича. За отвалом кирпича на дверях небольшого временного сооружения висела табличка. Химическим карандашом четко было написано: «Комсомольская ячейка доменного цеха».

Инженеры ходили по участкам, спускались в котлованы, расспрашивали рабочих, как выполняют нормы, какие трудности встречаются в работе.

— Товарищи, — сказал вдруг Шах, — если признаться, так я не знаю, с чего завтра начинать... За что браться... Учились, учились, а тут все как-то по-другому, не как в учебнике...

— Жизнь научит! — ответил Волощук.

— А в самом деле, ну вот завтра я пойду в цех, ну что надо сразу делать? — спросила встревоженно Надя.

Молодежь задумалась.

— Мне кажется, надо начать вот с чего, — сказал Борис Волощук: — Пойду завтра в производственный отдел, познакомлюсь с планом строительства, со сроками, с чертежами, поговорю с начальниками участков, бригадирами, потом потолкаюсь среди народа, пригляжусь, а там и сам начну вторгаться в жизнь.

— Это ты правильно! И я так сделаю! — оживилась Надя.

— И я так... — поддержал Надю Шах.

Вечером строительство было в огнях. На высоких мачтах и в глубоких котлованах, над строящимися цехами и над зданием заводоуправления горели фонари, лампионы, прожекторы. На тонких металлических конструкциях работали верхолазы — электросварщики. Фиолетовое миганье слепило глаза. Под лампионами, раскачиваемыми на ветру, шла пневматическая клепка.

Стройка уже развернулась полностью, и всюду ощущался ее пульс.

— Тут, кажется, и без нас обошлись!.. — сказал Митя Шах, и нельзя было понять, что сквозило в его голосе: восхищение ли размахом строительства тайгастроевцев или чувство досады, что «обошлись без них»...

На следующий день утром возвратился Журба, состоялось заседание бюро партийного комитета, а вечером — общезаводское собрание. Многие рабочие пришли прямо со смены, в мокрых горячих рубахах. Николай Журба, секретарь заводского партийного комитета, выступил с большой речью. Его слово посвящалось выступлениям товарища Сталина на совещании хозяйственников 4 февраля и 23 июня, — выступлениям, которыми определялись не только задачи производственного строительства, но и весь дальнейший курс восхождения страны на новую высоту.

Говорил Журба ровным голосом, толково, не прибегая к готовым формулам, но передавая смысл каждого положения и находя для каждого из шести условий товарища Сталина примеры из жизни комбината. Подробнее всего Журба остановился на втором и третьем условиях.

Он говорил внятно — голос его слышали во всех рядах большого зала — о том, что на площадке еще не ликвидирована текучесть рабочей силы: ежемесячно списывается по триста, по пятьсот человек. На одном только коксохиме списано за прошлый месяц двести человек! Он объяснил это неправильной организацией заработной платы. На тяжелой работе или на легкой, на квалифицированной или малоквалифицированной — разница в оплате труда небольшая. — Могло ли это сказаться на текучести? — спросил он. — Могло.

И это очень плохо.

Далее он сказал, что в социалистическом обществе каждый человек получает соответственно количеству и качеству затраченного труда, а это положение подменили на площадке у р а в н и л о в к о й. У рабочего не вызывали стремления повышать свою квалификацию или перейти с легкой работы на тяжелую, с простой на более сложную. Тарифные сетки поэтому будут перестроены. Более высокая оплата квалифицированного, тяжелого, сложного труда не только привлечет новых рабочих, но и улучшит их материальное положение, увеличит производительность труда, ускорит стройку. Он рассказал общему собранию, что на строительстве уже многое сделано для улучшения бытовых условий рабочих и инженерно-технических работников, но далеко не все. В ближайшее время заканчивается стройка пятиэтажного дома для семейных рабочих, второго дома для молодых специалистов, общежития для рабочих-одиночек. Улучшено будет питание, отстроены новые цеховые столовые, душевые, раздевалки.

— Мы хотим, чтобы наше строительство стало лучшим в Советском Союзе и чтобы каждый из нас гордился тем, что он работает на Тайгастрое!

Раздались аплодисменты.

Журба отпил из поданного ему Женей Столяровой стакана воды и по-ребячьи облизал губы.

Потом он пространно остановился на вопросе организации труда.

— На строительстве, где занято несколько десятков тысяч рабочих, обезличка — самый жестокий бич. Каждый обязан знать, за что он отвечает. И должен отвечать! А между тем были случаи, когда землекопы закапывали тачки, находившиеся у них на участке, а потом десятникам приходилось выкапывать их из-под земли. Были и другие случаи бесхозяйственности и безответственности, были простои: рабочие стоят и ждут, а десятники не знают фронта работ, не знают задания на день. Инженерам и техникам придется крепко поработать над вопросами организации труда, над вопросами максимальной механизации труда. Инженеры должны помочь повысить культуру труда! «Тайгастроевец» — пусть станет словом, равнозначным слову — культурный рабочий!

Журба перешел к четвертому, пятому и шестому условиям и закончил выступление словами товарища Сталина:

— Реальность нашего плана — это живые люди, наша воля к труду, наша готовность работать по-новому, наша решимость выполнить план. Есть ли у нас эта решимость? Есть! Тайгастрой должен в установленный правительством срок стать Тайгакомбинатом! Задание правительства, партии, задание великого Сталина мы выполним!

Надежда Коханец сидела с Борисом и Митей в дальнем ряду. Она впервые видела Николая на трибуне, впервые слышала его; он открывался сейчас перед ней неведомой прежде чертой — как оратор и партийный руководитель. Она всегда испытывала смущение при виде незнакомого человека на трибуне, испытывала нечто близкое чувству страха, неловкости: как бы человек не споткнулся, не растерялся. Видеть на трибуне смущенного, растерявшегося человека тяжело. И когда выступавший своими первыми фразами, тоном голоса, манерою поведения убеждал ее в том, что опасаться нечего, только тогда она начинала вникать в суть выступления. Так было и теперь.

Ее лихорадило перед выступлением Николая, но когда он начал и опасения отпали, она отдалась чувству, которое он вызывал в ней, и вникала во все, о чем он говорил. «А ведь он и как оратор не уступит Борису...» Эта мысль была особенно приятна, хотя она не могла простить Николаю обиды за то, что он не откликнулся на ее призыв, не встретил и не пожелал увидеть даже после заседания бюро. «Но почему он такой утомленный? И откуда желтизна на лице?» Ей хотелось заглушить в себе то нехорошее, что поднялось вместе с обидой, и она старалась найти в нем самом что-то такое, за что могла бы простить его или найти оправдание нечуткому его поступку.