Остановки за три до Тайгастроя в спальный вагон вошел высокий гражданин в шелковом прорезиненном пальто. Лицо пассажира показалось Бунчужному знакомо. «Где я его видел?»

Гражданин заглядывал по очереди в каждое купе, ни к кому не обращаясь и никого ни о чем не спрашивая. Встретившись в коридоре с Бунчужным, он остановился и приподнял фетровую шляпу.

— Профессор Бунчужный?

Федор Федорович поклонился.

— Если не ошибаюсь, товарищ Гребенников?

Они горячо пожали друг другу руки.

— Какими судьбами?

— Выехал встречать вас.

— Ну, спасибо, спасибо! Вы меня просто растрогали! И совсем не надо... Я же предупреждал... еще тогда, в феврале... Зачем это!..

— Дружески! И долг хозяина!

— Спасибо! Зря оторвались от дела. Как же вас величать по имени и отчеству?

— Родился как Петр Александрович Терехов. Фамилия Гребенников — от первого нелегального паспорта; как Терехова, меня почти никто и не знает.

— Ну, рассказывайте, дорогой Петр Александрович, что у вас на площадке. Рвался к вам... трудно описать...

Они прошли в купе, сели друг против друга. В купе было еще два пассажира, но Бунчужный и Гребенников видели только друг друга и беседовали, словно наедине. Испытывая особую приязнь к Гребенникову, о котором столько хорошего слышал в Москве, Бунчужный радовался тому, что судьба привела его строить домну на площадке Тайгастроя и что решение проблемы будет связано с именем такого человека, как Гребенников.

— Помните то совещание у Григория Константиновича? — спросил Бунчужный. — Мы сидели с вами рядом. Я от совещания этого начал счет своему новому веку. Это был, так сказать, день моего рождения!

Гребенников улыбнулся.

— Поймите меня, Петр Александрович, многие из нас, стариков, видят подлинную науку только в решении сугубо теоретических вопросов. Я не принадлежу к этому числу, возможно, потому, что на своей рабочей спине знаю, что может дать наука практике нашего производства. Но мы как-то засушиваем, сужаем проблемы. У некоторых наших ученых нехватает простора мышления, большой человеческой мечты. А без этого настоящая наука, наука во имя процветания жизни, развиваться не может. И вот Григорий Константинович пошел нашему институту навстречу.

— Не помешает ли дальность расстояния вашим научно-исследовательским работам? — спросил Гребенников. — Я имею в виду расстояние от Тайгастроя до Москвы.

— Не помешает ли? Я не знаю. Скажу прямо: работать дальше без домны мы не могли. Мы уткнулись головой в угол — и ни с места! Чуть что не получается, говорим: подвела старуха! А старуха часто и ни при чем!

— Я вас понимаю, Федор Федорович. Когда мне Серго сказал, что вы поедете к нам, я очень обрадовался. Для вас не секрет, что таежный комбинат наш должен стать одной из самых серьезных опорных точек: обороны отечества. Если вам удастся в производственных масштабах получить ванадистые чугуны, это значительно облегчит решение вопросов машиностроительной промышленности. Что же вас задержало с отъездом?

— Простудился. Заявили, что у меня плеврит... Потом требовалось оформить филиал института металлов на площадке Тайгастроя, согласовать некоторые вопросы строительства экспериментальной печи, финансовые дела. Одно цеплялось за другое. У нас ведь, надо признаться, не все еще работает на шарикоподшипниках.

— Ну, ничего. Наверстаем! У нас хорошие люди. И вас ждут. И здоровье в тайге поправится. Верьте мне.

— Я рад, что Григорий Константинович выбрал для моей работы именно вашу площадку.

— Я думаю, вы не откажетесь, Федор Федорович, и от общей консультации. В дореволюционное время да и после окончания промакадемии мне пришлось поработать на американских металлургических заводах. Бывал я на заводах в Англии, в Германии. Знаю иностранных специалистов. Скажу откровенно: во мне живет предубеждение против иностранцев, хотя заводы у них в общем удовлетворительные. На своей площадке я хотел бы обойтись без иностранцев.

— Как у вас обстоит дело с кадрами?

— Квалифицированных рабочих получили немного с Украины, немного с Урала. Рабочих низшей и средней квалификации готовим сами. Конечно, готовим пока только строителей. На днях к нам должна прибыть крупная партия инженеров из Днепропетровска.

Гребенников рассказал о трудностях, с которыми ему, как начальнику строительства, приходится встречаться.

— У меня нет опытного помощника, которому я мог бы довериться. Согласитесь, от начальника строительства такого комбината требуется слишком много. Всякая мелочь тем или иным путем доходит до меня. Водопроводные работы, путейские, строительство основных и подсобных цехов, разработка карьеров, поиски новых месторождений строительного и эксплоатационного сырья, общие и частные вопросы проектирования, изучение самых разнообразных каталогов, механизация строительных работ, завоз своего и импортного оборудования, размещение заказов — все это должно пройти через мои руки. Порой голова кругом идет!

— Очень хорошо, что у вас такая разносторонняя подготовка.

— Мне, должен признаться, — сказал Гребенников, — не везло с техническими директорами, на которых, собственно говоря, должна была лечь эта тяжесть. Один заболел, и я отправил его на долгосрочное лечение, другой стал сомневаться, возможно ли вообще построить в нашей стране такой комбинат, как Тайгастрой. А мне сомневающиеся помощники не нужны!

— Конечно, между начальником строительства и его техническим директором должно быть творческое содружество. Но найти технического директора для такого строительства, как ваше, действительно нелегко!

Поезд подходил к реке, улегшейся в глубоком скалистом ложе; солнце расцвечивало кристаллы каменистого ложа, и от них отблескивал ослепительный свет, как от зеркала.

— Вы ко мне и в качестве технического директора? — спросил Гребенников.

— Я просил товарища Орджоникидзе уволить от этой обязанности. У технического директора столько хлопот! А Григорий Константинович в ответ: «При товарище Гребенникове вам не будет тяжело». Пришлось сдаться...

Наступила небольшая пауза.

— Я слышал, вы одно время работали в Донбассе? — спросил Бунчужный.

— Работал.

— Родные места...

— Знаю... Вы ведь наш потомственный доменщик. Из династии доменщиков... Знаю все... И вообще... я вас очень хорошо знаю, хотя мы знакомы не были.

Гребенников хотел было рассказать о встрече с его сыном Лешей в Одессе и обо всем, что связывало их в те давние беспокойные годы, но удержался. «Разволнуется... Зачем?»

— Да... Вот я ехал сейчас к вам, дорога дальняя, хорошо лежать и мечтать. Вспомнилось многое... Господи, какая у нас, у каждого из нас, людей, проживших полсотни лет, пестрая жизнь... Вспомнил свое отрочество. Вспоминал завод Джона Юза. Избрал себе этот английский конквистадор лакомый кусок! В верховьях реки Кальмиус и уголь, и железная руда, и огнеупорная глина, и известняк. Первый металлургический завод на юге России. Но даже по тому времени завод этот был на отсталой технической базе. Отдувалась рабочая спина.

— Рабочая спина... — повторил Гребенников. — И как не процветать Юзам и им подобным! У русских помещиков можно было по дешевке купить и земельку, в недрах которой находилось несметное богатство, и получить за взятку разрешение у царского правительства построить завод.

— А какое варварское отношение к рабочим! Трудно сейчас поверить, что люди могли перенести. Вот я вам расскажу о себе. Десятилетним мальчишкой я уже носился по заводу. Был я мал ростом и все казался ребенком. В ночные смены, помню, рабочие укладывали меня спать в ящик с теплым песком, возле печи. Тогда я не понимал, зачем им это. А позже понял: полуголодным каталям, горновым, чугунщикам после двенадцатичасовой работы в пекле хотелось человеческой ласки. Я спал, а они следили, чтобы я не проспал плавки, будили во-время... До чего крепка у людей память... Вот сорок с лишним лет прошло... а будто вчера...

— Преподлое время, что говорить!