Команда подана. Все бросаются с крыши к лестничке, ведущей на чердак. Толкая друг друга, спускаются на пятый этаж. Сразу становится тепло. Не гудит ветер, не скребет по лицу.
Ребята вынимают кисеты, баночки от монпансье, сложенную во много раз газету. Закуривают, бродят из комнаты в комнату.
В одних квартирах стены уже выбелены. Новые двери желтеют приятным цветом. До них еще не добрались маляры. В других квартирах идет побелка. Остро пахнет разведенной известкой. Пол запачкан. Кажется, что его и не отмоешь. А вот здесь идет счистка пола: из-под цыклей летит мелкая стружка. Но есть квартиры, где уже все готово: и двери, и окна выкрашены, по стенам накатаны альфрейные узоры. В ванной комнате хочется напустить в сияющую белизной ванну воды, искупаться. Во всех комнатах светло, как-то особенно светло от солнца, морозного воздуха, снега.
— Такую бы квартирку отхватить! — говорит Сенька Филин, умеющий ценить вещи.
— Заслужишь — отхватишь, — отвечает Яша Яковкин и думает: «Я сам добиваться буду... Может, самостоятельную квартирку и не дадут мне — одинокому, но комнату дадут. Обязательно!»
Минут через двадцать Яша спрашивает ребят:
— Обогрелись?
— Руки вот... не отошли еще, — вздыхает Сенька.
— На работе отойдут! Айда, ребята! Пошли! Надо нажать. Пока мы перекуривали, Старцев вперед выскочил на пять листов! Я уж у них побывал.
Бригадир выходит на лестницу и, как в прорубь, ныряет в морозный воздух, разлитый на крыше высокого дома. За бригадиром идут остальные.
— Ребята! Хоть и прохладно здесь немного, да сдавать не имеем права! Всем холодно, а у Старцева работают лучше! Отставать нам не к лицу!
4
Приехав в столицу, Гребенников позвонил в приемную председателя ВСНХ. Встреча назначалась на утро. Он отправился в гостиницу и там, в тишине, которая всегда присутствует в хороших гостиницах, Гребенникову после рабочей площадки стало не по себе.
Утром, едва свет скользнул в окно, Гребенников вскочил с постели.
«Проспал!»
Нет! Он не на площадке, а в Москве. Семь часов.
Достал из френча блокнот, записал задания на день. Оставалось много свободного времени. Он сжал кулаки и проделал «вольные движения». Потом вышел в коридор. Одна стена была сплошь из стекла и выходила на узкую площадь, застроенную новыми высокими домами, вдоль которых тянулись провода. Опушенные инеем, были они толсты, как канат. Резвая галка, держа в клюве корку хлеба, села на провод, показав свой пепельно-голубой затылок. Из-под лапок птицы посыпался снежок; галка пересела на крышу и, оглянувшись, принялась за еду.
После завтрака в гостиничном ресторане Гребенников шел по улицам, испытывая ту особую радость, которую так остро знают советские люди. Радость заключалась в том, что он видел, как расцветала Москва, как росла, хорошела, перестраиваясь, реконструируясь, как преображался ее облик, как входило в нее новое, рожденное Октябрем, неповторимое и немыслимое ни при каком другом строе.
Он шел по улицам с чувством человека, знающего, что какая-то частица и его жизни была отдана этому преображению великого города, что и он, если не прямо, так косвенно, участвовал во всех стройках всего Союза, нес за них ответственность и, значит, мог отнести за свой счет и успехи.
Мечта превращалась в действительность, и сама действительность становилась мечтой...
Сейчас он встретится с Серго. Целая полоса жизни была связана у Гребенникова с Орджоникидзе — с этим замечательным человеком, большим его другом. После ухода из Одессы еще в девятьсот пятом Гребенников работал в подполье в Баку, Питере, Москве, Варшаве, пока не выследили. Судили. Сидел в Бутырках. Потом этапом пригнали в деревушку Потоскуй, Пинчугской волости, Енисейской губернии. Везли небольшую группу в лодках по Ангаре. Это было в июле девятьсот девятого.
Домик в деревушке Потоскуй, встреча с Серго, приговоренным к вечной ссылке в Сибирь, общение с политическими ссыльными, жившими в соседних деревушках Погорюй и Покукуй, — каторжные имена носили даже поселки! — письма, споры при коптящей лампе, дерзкий побег Серго в лодке по бурной, злой Ангаре...
Он вошел на Красную площадь.
Морозное утро опушило карнизы мавзолея. На зубцах кремлевской стены лежал снег. Голубым светом сияли ели.
Сняв шапку, несколько минут стоял в благоговейной душевной тишине.
Потом захватил со столбика горсть снега и нес его на рукавице, любуясь игрой света в кристалликах.
Гребенников вошел в комендатуру ВСНХ. При нем внесли пачку свежих газет. Он попросил «Правду». И первое, что увидел, — это заголовок через полосу:
Д е л о п р о м п а р т и и!
В один миг прочел сообщение прокуратуры, первые следственные материалы.
«Так вот оно что! Бесконечные экспертизы! Путаница! Палки в каждом колесе! — подумал со злостью и ненавистью. — Попались, голубчики! Интересно, однако, как поведут себя правые и «левые» капитулянты? Не связали ли они себя и с «промпартийцами»?»
Он вошел в кабинет, когда Орджоникидзе кого-то пробирал.
Гребенников попятился было назад, но Григорий Константинович кивком головы пригласил зайти и указал на кресло возле своего стола.
— Ты мне на промпартию не ссылайся! Что натворили эти мерзавцы, мне хорошо известно без тебя. Лучше скажи, кто вам там поотвинчивал головы и приставил черт знает что? Полгода люди барахтаются, как курица в пыли перед дождем. Суета. Бестолковщина. Беспечность. А теперь ссылаетесь на промпартию.
Резко жестикулируя, Серго ходил по ковровой дорожке, между дверью и письменным столом. В красном, потном человеке, которого пробирал Орджоникидзе, Гребенников узнал директора одного крупного новостроящегося завода.
— Нет, ты пойми, — обратился Серго к Гребенникову, — я был у них полгода назад и был на днях. Ничего не сделали. Была бестолковщина. Осталась бестолковщина. И грязи у них столько, что ног не вытащишь. А рядом стоят чистенькие мусорные ящики! Где грязь, дорогой товарищ, там нет порядка, нет дисциплины, не может быть настоящей работы. Пойми, товарищ, что мы люди практические. Если партия решила затратить миллионы на строительство вашего завода, значит партия знает, что должен дать стране ваш завод. И вы должны это хорошо понимать. Пятилетняя программа колхозного строительства выполнена за два года. Товарная продукция колхозов выросла более чем в сорок раз! Вдумайтесь в это! Советская власть опирается уже не на одну социалистическую промышленность, а и на социалистический сектор сельского хозяйства. Это надо глубоко понять. Раз поймете, то и работать будете лучше. Колхозное хозяйство не может расти и развиваться на старой технической базе. Колхозному селу нужны машины. Первоклассные машины. Тракторы в первую очередь. Комбайны, сеялки, грузовые машины. Колхозникам многое нужно. И мы обязаны дать.
Орджоникидзе подошел вплотную к директору завода.
— Вы не должны рассматривать свой завод как свой завод только. Ваш завод — один из рычагов политики, один из рычагов управления экономикой страны. Через ваш и другие заводы осуществляется политика советской власти. Дело ответственное. Вот почему нужно, чтобы вы хорошо работали.
Серго задумался.
— У вас есть хорошие люди. Ударник Малышев, например. Чем плох? А слесарь Евдокимов? Я видел, как работала молодежная бригада монтажников Зеленюка. Вот люди! Они хотят победить трудности. И победят! Я был у них, Гребенников, на субботнике. Дух захватывает от радости. Разве в буржуазной стране рабочие пошли бы на субботник после трудового дня? А у нас идут, потому что народ строит социализм, народ хочет жить по-человечески и знает, каким путем можно к этому притти. И у каждого советского человека живет в сердце высокая мечта. Без мечты нет советского человека!
Григорий Константинович провел рукой по красивому своему лбу, поправил «чумацкие» усы, навернув их на палец.
