Серго вытер клетчатым платком лицо и прошелся по кабинету.

— Вечером созовите актив. Я хочу поговорить с народом. У вас, товарищи, есть отличные люди. Перед приходом сюда я беседовал с комсомольцем-верхолазом. Что за человек! А бригадир Ванюшков!

Серго рассказал о случае на коксохиме, хотя про это уже знали.

— И в доменном у вас отличные люди. Мне известно, как велось соревнование между землекопами и как комсомольцы боролись за каупер. С такими людьми землю перевернуть можно!

Вечером Серго выступил на активе, а на следующий день — на общезаводском митинге. Рабочие и инженеры дали слово сделать все, чтобы нарком имел возможность доложить товарищу Сталину, что тайгастроевцы свое задание выполнят в срок.

Февраль, март и апрель тридцать второго года были на площадке месяцами самой напряженной работы: вводились в строй агрегаты, заканчивалось оборудование вспомогательного хозяйства, готовились кадры эксплоатационников.

«Серго недаром предупреждал нас по крайней мере за полгода и был прав. Готовить эксплоатационников вот теперь, в предпусковый период, во много раз труднее», — сознавался Гребенников. На площадке работали тематические кружки, курсы горновых, сталеваров, школы рабочих массовых профессий.

Коллектив в эти последние месяцы жил одной мыслью: выполнить государственное задание в срок.

В конце марта пошла первая очередь коксовых печей, своим коксом комбинат был обеспечен.

В доменном цехе с апреля перешли на трехсменную работу: готовили к пуску не только экспериментальную печь, но и домну-гигант.

За неделю до задувки обеих печей комсомольцы устроили субботник: засыпали ямы, свезли к третьей домне остатки стройматериалов, арматуру. Оборудование газоочистки, бункеров, рудного двора, копрового цеха, вагонов-весов, всего подземного и вспомогательного хозяйства уже оставалось позади. Наступил самый ответственный период: опробование. Шла приемка агрегатов. Комиссия, в которую входили московские и заводские специалисты, испытывала механизмы. Несмотря на самую тщательную подготовку печей к сдаче правительственной комиссии, все же попадались недоделки. На ликвидацию их бросали комсомольцев: ребята, как кошки, взбирались на печи, на каупера, и начиналась пневматическая клепка, слепящая глаза электросварка. На самую ответственную «верхолазную» работу обычно набивался Павлушка Сироченко, очень любивший свою профессию и гордившийся тем, что он электросварщик-верхолаз!

Весна наступала с каждым днем все яростней. В то время как по одной стороне дороги, проходившей между заводскими сооружениями, уже бурно текли ручьи и девушки крошили ломами и лопатами рыхлый черный ледок, на другой стороне дороги лежал гладкий синий лед, прочно хранивший зимний холод.

В эти дни приехала на площадку бригада алтайских артистов из Маймы. Гости устраивались на краю котлованов, пели, плясали, и на полчаса работа прерывалась.

— Ничего! Пусть развлекутся! — говорил Гребенников.

— Вот мы и приехали! — сказала черноволосая, стройная девушка, повстречав Женю Столярову. — Помните нашу встречу два года назад?

— Валя! Кызымай!

Девушки обнялись.

— А я узнала вас сразу. Как же вы тут?

— Хорошо... Очень хорошо... Ну, пойдем, я познакомлю вас с нашими ударницами!

Стоял конец апреля, не по-сибирски теплый, напоенный запахом пробудившейся тайги, и среди работы все чаще вскидывали люди глаза к лазоревому небу, глядели и на реку, вскрывавшуюся ото льдов, очень широкую теперь, в проталинах, как бы выпуклую. Тайга отступила километров на десять, но она ощущалась не только в густозеленой оторочке кедров и пихты, еще не сменивших игл, но и в запахе, в шуме, во всем, что составляло ее большую, многообразную жизнь.

Случилось так, что Анне Петровне поручили съездить на Улалушинский подсобный завод. Требовалось познакомиться с рабочими и, в случае, если выявятся малограмотные, организовать группу. Для занятий завком обещал выделить учителя.

Анна Петровна охотно согласилась поехать. Улалушинский завод огнеупоров находился в тридцати километрах от Тайгастроя, ехать можно было поездом, в объезд, но Анна Петровна решила ехать верхом. Еще живя в Днепропетровске, она посещала клуб верховой езды, научилась хорошо управлять лошадью. Эта поездка сулила большое удовольствие.

Кармакчи выбрал для учительницы лучшую лошадь, и Анна Петровна поехала.

Стояло раннее утро, прохладное, тихое, безветреное. На Анне Петровне была легкая меховая курточка и широкие шерстяные брюки. Волосы подобраны кверху и упрятаны под шапочку. Вид спортсменки.

Она легко поднялась на седло, взяла повод в левую руку, а правой помахала Кармакчи.

— Счастливо вам! — сказал он вслед. — Джигит!

«Жаль, что Дмитрий на работе... Понравилась бы я ему в таком виде?» — подумала Анна Петровна, польщенная похвалой алтайца. Она ударила лошадь каблучками, и та пошла рысью, время от времени низко наклоняя голову.

Часа через два Анна Петровна въехала на лесную дорогу. Площадка Тайгастроя и Тайгаград остались позади. Только верхушки труб еще виднелись некоторое время в просеке, но и они вскоре скрылись из виду. Анна Петровна отдавалась хорошо известному наездникам чувству, когда всем телом ощущаешь, что лошадь понимает каждое твое движение. Алтайская лошадь была горяча, нетерпелива и приходилось ее слегка умерять.

Шумящая тишина нахлынула, едва Анна Петровна вступила в лес. Воздух был душистый, хмельной, пахло смолой, молодыми, только что распустившимися листьями кустарника и немного сладко старой лесной прелью. Она придержала лошадь, заставила итти шагом и с любопытством глядела по сторонам, узкая дорога шла по просеке, разрезавшей зеленый массив, справа и слева были высокие хвойные деревья, кое-где обвешанные зелеными лишайниками; крупные фиалки и какие-то белые душистые цветы обступили дорогу, делая ее праздничной, веселой. Нельзя было проехать мимо этого цветочного изобилия, и Анна Петровна сошла с лошади. Она нарвала росных ароматных цветов и погрузила в них свое лицо. Потом заложила букет за курточку и снова взобралась на лошадь, но не позволила ей бежать.

— Шагом! Шагом, милая! — приговаривала Анна Петровна, похлопывая ладонью руки по гладкой блестящей шее.

И с каждой минутой все более глубокая тишина охватывала ее: тишина тайги со своими особыми шорохами, скрипом трущихся друг о друга отполированных до блеска ветвей, писком испугавшегося бурундука, шелестом густого подлеска.

Вдруг что-то промчалось возле нее. Анна Петровна вздрогнула от неожиданности.

Это белка совершала утреннюю прогулку по вершинам деревьев. Маленький пушистый зверек делал головокружительные прыжки. Анна Петровна с восхищением следила за белкой, отчетливо выделявшейся на фоне зеленой хвои рыжим огоньком. Белка, словно чувствуя, что ею любуются, некоторое время прыгала вдоль просеки, по самому ее краю, а потом ринулась вглубь.

Анна Петровна продолжала ехать медленно, вслушиваясь в жизнь тайги. Еще будучи девушкой, она мечтала побывать в тайге, рисовала ее еще более глухой, непроходимой. И вот ехала... по самой настоящей тайге... одна... «Страшно? — спрашивала себя. — Да... немного страшно... А вдруг выскочит медведь... или шакал... или даже тигр?.. — Ей говорили, что в тайге встречаются и тигры. — А у меня нет даже пистолета».

И в то же время было какое-то особенное чувство легкости, душевной свободы — то ли от лесного ароматного воздуха, то ли от вековой тишины, а может быть, и от того, что над узкой просекой раскрывалось небесное море, синее, чистое, без единого облачка, и вокруг разлита была шумящая, как густая пена, тишина.

И, словно еще более подчеркивая глушь, донесся вдруг могучий голос заводского гудка. Голос, по которому люди просыпались, шли на работу, покидали площадку.