Мушка ложится чуть правее лопатки. Толчок в плечо, и затвор вновь передернут. Баран присел на расслабленных ногах, но снова твердо встает. Стрелять, пока он не упал. Даже смертельно раненный, он может сделать несколько прыжков и свалиться на западный склон, откуда его не взять. Второй выстрел навскидку по корпусу. Все, можно не стрелять. Перебирает передними ногами, задние безжизненно волокутся, – перебит позвоночник. Бегом к нему. Он мотает головой и изо рта кровавая пена. Голову к земле и нож меж ребер. Глаза тускнеют, ноги вытягиваются в последнем напряжении и расслабляются. Охота окончена. Великолепное животное превращено в гору мяса.

Впрочем, можно заглянуть и на западный склон. Там тоже может быть что-нибудь интересное. Линия вершины отодвигается все дальше. Идти страшно, лучше ползти. Далеко внизу видна подошва, а тут, рядом, склона нет – пустота. Камешки сыпятся, уклон все вниз, края нет. И тянет бездна. Если сзади кто-то толкнет вниз… Даже если все бараны Нагорья и все слоны Африки там, – пусть они живут. Снять карабин и прицелиться в таком висячем положении – значит начать скольжение вниз, обратного пути уже не будет.

На скале в метре бесстрашно сидит маленькая птичка с длинным хвостом. Будь счастлива, дорогая. Задача номер один – не разворачиваясь, задним ползом дотянуть до места, где исчезает эта жутковатая тяга вниз. Уф, можно даже встать. Впечатлений и острых ощущений более чем достаточно!

Как эту кучу мяса дотянуть до лагеря? Рожки не очень большие, четыре нароста – четырехлеток. Если волоком? Не пойдет, камешками нашпигуется. На бугорок, подсесть под него и, а-а-ах, встать! А дальше? Давит, как будто тонна. Шаг, два… и хватит. Пусть лежит! Пошел он!

– Здоровый нымелан!

Молодец, Андрюша, вовремя появился.

– Андрей, что-то он не хочет идти! – Давай до снега, а там сам пойдет.

– А снег не провалится?

– Не бойся! Катись до самого низу, а там я лошадь привязал.

По снегу он пошел так легко, что пришлось пускать его вперед и прыгать сзади. Снег настолько плотен, что нога почти не проваливается даже при прыжке. Подъем отнял час, а на спуск вместе с грузом – пять минут. Лошадь на привязи белая, спокойная. Выдержала все операции по погрузке на себя барана и ни разу не взбрыкнула.

– Андрюша, коня случайно не Валетом зовут?

– А откуда ты знаешь?

– Он селедку любит?

– Юколу любит, селедки у нас нет.

Вот и не верь в чудеса. Ровно двадцать лет назад мы с отцом ходили в Сангаталоне с двухметровым Микой Осеевым, легендой Колымы, на баранов в этот же день. Отец тогда красиво снял картечью в прыжке барана, а Мика приволок его на себе до лошади. Коня звали Валет, он очень любил селедку и был белого цвета. Через полчаса подходим к лагерю. Первым встречает бригадир.

– Молодец, Похтэнкович, мастер! Мне шкуру!

– Забирай!

Илья Иванович улыбается уже без иронии.

– Не ожидал, молодец!

– Патя, можно мясо взять?

Ну и Мария!

– Да что ж я его – один съем?

Возможно, этот вопрос чисто ритуальный?

Кытэп разделан женщинами в несколько минут. Вокруг таза с костями ног образовался плотный кружок. Пастухи обушками ножей раскалывают круглые кости и глотают еще теплый мозг. Эта процедура называется в русском произношении «камлерить». Туша от жира белая, не то что синие и водянистые копыточные олени.

На обед вареная баранья грудинка, плавающая в жиру. Хлебушка бы белого свежего. И шашлычки пожарить! Но Мария спец только по варке мяса, а желающих жарить на всю ораву среди мужчин что-то нет. Да и по чукотским законам мясо жарить на костре не положено.

До темноты предстоит найти проход по склону Крутой. Он только один в километре от лагеря. Метров десять шириной с наклоном к пропасти. Внизу в паре сотен метров пенится Тамань, справа скала – не обойти. А проход все тот же – камешки маленькие, кругленькие, перекатывающиеся под ногой. Как-то они поведут себя под вездеходом? «Газон» легкий, тонн пять вместе с грузом. По горам лазит, как кошка, и траки впиваются в грунт, как кошачьи когти. Завтрашний день покажет.

Вечером есть работа. Надо вывести кончик ножа.

– Как это ты умудрился?

– В азарте проткнул насквозь и в камень попал.

Вельгоша рассмеялся.

– Вспомнился мне такой случай. Был у меня в зоопарке ветврач, грек. Здоровый такой, черный. Однажды один из существующих двух северных оленей объелся чего-то, и вспучило его, беднягу. Я врачу объяснил, как можно спасти тракаром. Приносит он тракар и спрашивает: «Куда?» Я мысленно провел линию от маклока на последнее ребро и показываю посередине: «Сюда». Стоит он, сосредоточенный, тракар в руке держит, как нож, глазами сверкает. Как всадит его бедолаге, так он с другой стороны в землю вошел. Держит его и спрашивает: «Что дальше?» Я ему: «Машину вызывай, вези на свалку».

Утром следующего дня подходим к проходу. Вельгоша высаживает всех и с открытыми дверцами на первой ведет машину. «Газон» идет, как приклеенный, не давая бокового смещения даже на сантиметр. Дальше пошел косогор, речушка с чахлым ольхачем, опять перевальчик с голыми острыми камешками. На нем накрывает туман.

Проводники усиленно молчат, когда встает вопрос: куда ехать? Откуда столько озер? Как глазные впадины в каменных костях. Вперед, назад в молоке. Развернуться меж озер – даже мечтать нельзя. Выезжать из ловушек можно только задним ходом. Бортовые перекошены, того и гляди разуешься, особенно при повороте. Наконец кончился и перевал с озерами. Проходим склон с зарослями ольхача, затем левый поворот почти на двести семьдесят градусов в долину, ведущую к Чечекве – Красной горе. На повороте ровное открытое место. Табун в который раз загнан в круг. Вылавливаются больные копыткой олени и бесцеремонно обрабатываются.

На площадке-пятачке, утрамбованной тысячами оленьих ног, резко чернеющих на фоне желто-зеленых лишайников, осталась умирать важенка. Копытка настолько сильно ее поразила, что обрабатывать рану нет смысла: больше чем наполовину сгнило даже вымя. Она лежит, тяжело дыша, с полузакрытыми глазами. Изредка поднимает голову и смотрит вслед уходящему табуну. Во взгляде тоска и боль. Ни у кого не поднялась рука, чтобы добить ее. Через несколько часов здесь будет зверье поймы, и хорошо, если придет кайнын, тогда ее страдания прекратятся сразу.

К вечеру выходим к Чечекве, разбиваем лагерь. Чечеква ничем не выделяется, кроме одного – цвета – ржаво-красного налета на склонах.

Артур берет удочку и уходит к реке, сразу же растворяется в кустарнике. На груди у него нож в ножнах – его оружие. К реке пробиты медвежьи тропы, до поселка сто шестнадцать километров.

Алексей даже не поинтересовался, где его отпрыск. Во время ужина откладывает в сторону кусок мяса.

– Вот и все его заботы о сыне, – указывает на мясо Вельгоша.

Артур возвращается к темноте, довольный и счастливый. Найдя мясо, делит его пополам со своим неразлучным другом Вутекли, серой собакой.

– Где гольцы, Артур?

– Нету, – улыбается он по-детски наивно.

На следующий день туман, сырость. Еще кочевка на три километра.

С утра тридцатого июля солнечно и ясно. Часа три езды – и вот оно, море. Здесь последний лагерь на пути к нему. Скоро подойдет табун, переночует, и завтра его перегонят к берегу. А пока мы втроем с Вельгошей и Федей идем на разведку.

Тамань осталась севернее. Лагерь стоит на ближайшей к ней речушке Камчиммоваям.

Двухместная «резинка» выдерживает всех, гребет Илья Иванович. Что-то лодка идет не туда. Нужно было брать правее, нас выносит на мель. Перетаскиваем – и опять та же картина.

– Илья Иванович, здесь не степь – речка. Я вас увольняю.

– У тебя лучше получится?

– Надо попробовать.

Лодка пошла по струе, но даже в самых глубоких местах шоркает по гальке. Кроме того, ноги затекли от сидения на коленях.

– Пошли пешком, лодка только мешает.

– Внизу лиман. Не перейдем без нее.

– Я пойду на «резинке» один, – решает Федя.