Время 10 часов. Спидометр – 1145. Когда выехали, было 1106, итого 39 километров за шесть с половиной часов. Негусто. Пешком можно быстрей дойти. Но пешком столько груза не утащишь. Все-таки старичок доброе дело делает, только вот бензин кушает… Отдохни, милый, мы пока поспим, на сегодня хватит.
Все культбазы, кроме Нанкичнатваямовской, строились под руководством Вельгоши, в бытность его директором. Завозные, из соснового бруса, просторные и теплые. Времени и средств он на них не пожалел. Каждой бригаде по культбазе. Зимуют в них только в самые лютые зимние месяцы. Остальное время в движении – для сохранения пастбищ. Рядом с культбазой постройки – сарайчики на сваях для продуктов, палаток, нарт и всякого барахла.
Главный зоотехник спешит. В девять утра мы в пути. Куропачата уже на крыле, встретили три выводка. На каждом озерке утиная семья. Искать малышей, чтобы посмотреть, какие они, некогда. Родители при нашем появлении отплывают подальше от берега.
Через пару десятков километров начинается Анана. Анана – святое озеро чукчей. Красавица. Трехкилометровое голубое блюдечко в обрамлении гор и сопок. С востока его отделяет от моря зубчатая скала полуторакилометрового Гребня. С севера маленькие холмики вперемежку с озерцами. С запада, где дорога выходит к озеру от культбазы, идет ряд сопок в форме правильных египетских пирамид.
Вода в озере застоявшаяся, пить ее невозможно. Питают его маленькие многочисленные куюльчики – ручейки с прозрачной водой. На юго-востоке недлинная протока соединяет Анану с Таманью. Вода в ней неподвижная. Ниже устья этой протоки, где-то на полпути Тамани к морю, есть водопад. Пастухи говорят, большой. Настолько большой, что морская рыба одолеть его не может. Поэтому в озере живет рыба только одного вида – эндемика Ананы. Похожа на речного гольца, но по форме рта сильно отличается от него. И цвет яркий, красно-оранжевый. Рыбу из озера есть невозможно из-за запаха тины. Желудок ее набит озерными блошками.
А в реке она охотится на своего собственного малька, и запах исчезает полностью. Каннибализм не мешает ей быть вкусной и жирной – «одинаково олень». Основная ее особенность – она не портится в течение двух недель, если лежит в прохладном месте. Ни один речной вид не выдерживает двух-трех суток. А хариусу достаточно нескольких часов.
Пройдя по южному берегу озера, дорога поворачивает вправо вниз по Тамани и, проследовав по болотам и кочке километров двадцать, приводит наконец к палаткам Алексея. Кроме одной большой общей палатки, стоят еще две маленькие. Одна – чумработницы Марии, пенсионерки. Муж ее, Кияв, растворился в Аутанваямских озерах десять лет назад во время приступа белой горячки. Выскочил из палатки, спасаясь от какого-то призрака, и пропал, поиски его ни к чему не привели. Может, утонул, а может, медведь съел. Пастухом был выдающимся и, по слухам, мог оленя направлять взглядом.
С Марией ее приемная дочь Эмилия. Ей семнадцать, месяц назад закончила десятилетку, но дальше учиться не хочет.
Во второй палатке живет бригадир. Непонятно, зачем она ему понадобилась? Не лень ему ставить каждый раз, когда основная полупустая. Люся осталась с детьми в поселке. Возможно, для сына, но последний стал жить в общей.
Кроме Паши в табуне еще Арэт, невысокий, с непропорционально большой головой, пастух в расцвете сил. Андрей помоложе Арэта, ему лет тридцать. Миша Тынетегин, эвен, что в среде пастухов явление редкое. Миша часто делает ошибки в разговорной речи, что всегда вызывает бурный смех. Чукотский язык – язык звуков. Когда делаешь ошибку в произношении, на лице чукчи появляется презрительное выражение. В чукотском языке есть слово «льге» – настоящий. Так юрта – льгеяяна – настоящее жилье. А дом из соснового бруса – землянка. Стало быть, чукотский язык настоящий, русский и английский – тарабарщина зеленая. Эта подчеркнутость большинству прививает твердое нежелание изучать чукотский, хотя язык, конечно, интересный, но далеко не самый «льге».
Но Миша не обижается, смеется вместе со всеми, выставив далеко вперед зубы, позаимствованные, видимо, у лошади.
Он и Паша – табунные юмористы. Если в палатке слышится взрыв хохота, значит, кто-то из них что-то отмочил. Миша отсидел пять лет за участие в убийстве. Он единственный из всей табунной братии, кто побывал в этом учреждении.
Последний представитель бригады – старик Алек. Давно уже на пенсии, но дома, видно, ему нечего делать.
Все пастухи низкорослые, с короткими ногами. Тундра формирует именно такой вариант, хотя по тундре длинноногому ходить удобнее.
Бригадир давно уже ждет нас – необходимо кочевать. С помощью вездехода это много легче. С раннего утра собраны все палатки. Вездеход под общей горой из шмуток потерял свою форму и издалека выглядит движущейся кучей. Люди ушли с собаками пешком. В вездеходе только женщины и Федя. Он показывает дорогу. Через час, пропрыгав по кочкам четыре километра, подъезжаем к новому лагерю на левом берегу Таманваяма. Речушка неприятна крутыми берегами, воды в ней на перекатах по колено.
Старшой дал добро на рыбалку:
– Мясо уже всем приелось, давай.
Сам остался благоустраивать вездеход. Табуну надо успокоиться. Им займутся завтра.
Алек предложил две удочки на длинных удилищах.
– Выбирай.
Одна блесна белая с красной полосочкой, другая – желтая.
Блесны самодельные, без жала, небольшие.
– Какая лучше?
– Одинаково хватает.
Белая подойдет. Желтую взял Миша.
Так далеко вниз рыба от озера не спускается. Придется подниматься до тех мест, где она есть. По дороге натыкаемся на утиный выводок. Пять маленьких серо-желтых шариков-утят раскатились в прибрежной осоке. Они еще покрыты пухом, видно, совсем недавно из яиц. Мать, серая утка, раскинув неловко крылья, с трудом отгребается от берега. Протяни руку – и схватишь. Но даже быстрой лисе ее не взять, всегда будет на сантиметр от щелкающих зубов.
– Не стреляйте, они еще маленькие.
Даже на «вы», ну и Миша!
– Миша, как ты себя чувствуешь? Кто ж уток в июле стреляет?
Он довольно улыбается, с удовольствием демонстрируя свои зубы.
На первом же перекате он ловко выхватывает из воды килограммовую рыбину. Все его дальнейшие броски удочкой ни к какому результату не приводят.
До следующей удачи пришлось продираться сквозь прибрежные заросли километра три. Каждый перекат манит и обещает, но ничего не дает, как девушка.
Мише снова повезло первому, он выхватывает две подряд. Как он видит, непонятно. Журчащие, переливающиеся через камни струйки. Ни мелькания чего-то подозрительного, ни всплеска. Чистая, прозрачная вода. Но он кидает и кидает. Ну и терпение! Тренируйся на здоровье. Надо попробовать повыше, там омут.
Место симпатичное. Поворот, русло узкое, а рядом с быстриной тиховод. Глубина выше роста и до дна не просматривается. Удочка без грузила и без поплавка, блесна с крючком и леска. Глубину надо поймать самым точным методом – на глазок. Удилище достает почти до стремнины. Блесна булькает на входе струи в поворот. Леска показывает ее прохождение по водовороту, верхний конец удилища надо пустить за ней, пока блесну не вынесет на поверхность. Леска натянулась, удилище дрогнуло. Рывок – пусто. Наверное, зацепилось за камень. Еще бросок, рывок, снова пусто. Но это не камень и не ветка, рывок был с биением. Крючок тупой. Плоских камешков под ногами в изобилии, вывести жало – дело одной минуты. Бросок, рывок – есть! Красно-желтая красавица крутится на песке. Даже с крючка снимать не надо, слетает сама – заусеницы нет. После восьмого броска как отрезало. В этой яме было восемь штук, вот они, пляшут на песке, сверкая медью и золотом. Тут больше делать нечего. Надо идти вверх или заканчивать рыбалку. Миша поймал две. Итого: тринадцать. Общий вес больше пуда.
Наверное, хватит.
– Хватит, – соглашается Миша, – уже есть хочется.
Пастухи реагируют на нашу добычу индифферентно. Одна Мария искренне радуется.
– Молодец, Патя!