- Чтобы воспитывать своего ребёнка.

- Воспитывать? - девушка казалась сильно удивлённой.

Катаржина всё-таки решила принять моё приглашение - отодвинула стул и тяжело упала на него, взъерошила волосы, с трудом сфокусировала взгляд на мне и потребовала:

- Дай вина.

Я отрицательно качнул головой.

- Знаешь, почему ты ещё жив? - зло прошипела девушка и, не дожидаясь моего ответа, сама пояснила: - Я не уверена: кто родится. Да, повитуха, которая готовила зелье, обещала мальчика, но мне нельзя рисковать и, если появится девочка - ты должен жить, чтобы зачать нового ребёнка. А вот когда мой долг перед княжеством и родственниками будет выполнен - надобность в тебе, муженёк, отпадёт.

Катаржина решительно встала, слегка покачнувшись от резкого движения, и направилась к выходу из кабинета.

- Надеюсь, ты всё понял, - княжна обернулась на пороге, посмотрев на меня презрительным взглядом. - К воспитанию моих детей, дем, ты не будешь иметь никакого отношения. И впредь не смей вмешиваться в мои дела или я посажу тебя на цепь, как призового кобеля, а твоих друзей продам в рабство.

Катаржина ушла и вскоре на внутреннем дворе замка раздались команды - послушники готовили экипаж для отъезда княжны.

Появился Громыхайло. Гном не стал дожидаться, пока я призову офицеров, без стука он вошёл в кабинет, уселся за стол и достал флягу с Настойкой. Молча разлил алкоголь по двум серебряным кубкам и, без тоста, выпил свой. Так же, в тишине, я осушил второй бокал.

- Что будем делать? - спросил друг. Он прекрасно понял, что ничем хорошим мой разговор с женой не закончился и сейчас интересовался дальнейшими планами.

- Не знаю, - за последний месяц, я уже успел забыть, почему покинул епископство.

Вернуться домой, встретить друзей - это конечно здорово, но вместе с тем на меня опять взвалилась ответственность за судьбы соорденцев и местных жителей. Как быть? Нельзя позволить взбалмошному подростку уничтожить всё, что мы так кропотливо создавали. Нельзя чтобы мать-алкоголичка воспитывала моего ребёнка.

Громыхайло попытался взглянуть мне в глаза, но я быстро отвёл их в сторону. Теперь мудрый гном мог бы сказать с уверенностью: вот сейчас, в эту самую минуту, его тёзка обдумывает некий замысел, скрытый от всех. Строить догадки не имело смысла. Прожитые годы и работа в полиции научили Громыхайло терпению. Если лидер Серого Мисаля предпочитает вынашивать планы в одиночестве - так тому и быть. Самые опасные из планов могли привести к катастрофе, если поделиться ими преждевременно (пусть даже с теми, кого любишь и кому доверяешь). Гном наблюдал, но не высмотрел ничего нового. Только страх по-прежнему терзал его душу. Он многое мог понять. Он бывал в разных ситуациях и ему приходилось свершать такое, от чего интеллигентная молодёжь широко распахивала глаза и брезгливо морщила рот. Но этот мир, где слово властителя было законом, а любой неосторожный жест мог привести на плаху - ставил Громыхайло в тупик и... пугал.

Вино разлилось, раздражающе-красными пятнами расплывшись по скатерти, когда отшвырнутый рукой Катаржины бокал ударился о столешницу и загремел на полу. Она даже моргнула, словно получила удовольствие от такого проявления вседозволенности; однако её гнев не пошёл на убыль:

- Муж, перестань меня допекать!

В конце фразы, её голосок перешёл в противный фальцет, заставив моргнуть магические светильник. Я спокойно сидел перед девушкой, которая всего лишь несколько секунд назад самозабвенно, хотя и фальшиво, подпевала двум заезжим менестрелям.

- Ты что, не видишь - я наслаждаюсь их искусством! Ты же сам говорил, что ребёнок в утробе матери все слышит. Как же я могу воспринимать стихи или музыку, если меня всякий раз будут отвлекать?

Я склонил голову, пряча усмешку. Причина столь неожиданной тяги Катаржины к музыкальному искусству была очевидна: дуэт состоял из пожилого скрипача и его привлекательного сына, чьи воловьи глаза с огромными опахалами ресниц, безусловно, должны были скрашивать впечатление от сомнительных достоинств его пения. Однако дело - прежде всего, и я решительно поднял свиток, который поспешно убрал с пути расползающихся струек пролитого вина.

- Княжна, эти решения не могут ждать...

- Они подождут, если я скажу, чтобы они подождали! - возмутилась Катаржина так грозно, что служанка, явившаяся с тазиком и тряпками, дабы навести порядок на столе, засуетилась и поспешила как можно скорее закончить свою миссию. - А сейчас молчи, дем!

Боясь перегнуть палку, я откинулся на спинку кресла и попытался расслабиться. Повинуясь знаку, который подала княжна, музыканты снова заиграли и запели, тогда как сама она, постоянно ёрзала, усердно, но безуспешно пыталась сосредоточиться на их песенке. Однако в моем присутствии, это ей никак не удавалось, отчего она лишь ещё больше раздражалась. Не вытерпев и минуты, девушка недовольно буркнула:

- Ох, ну что там у тебя?

Музыканты сбились с ритма и неуверенно начали последний куплет. Не сказав ни слова, я протянул жене свиток, и, когда передавал его, продемонстрировал (как бы невзначай) распахнутую торбу в которой было ещё шесть таких же документов. Она бегло просмотрела первый и не стала скрывать возмущения:

- Это хозяйственные расходы и счета. К чему было меня беспокоить?

Девушка уставилась на меня, не замечая, сколь неловко чувствуют себя музыканты: они не осмеливались без её разрешения сделать паузу, но и играть в такой обстановке было опасно.

- Это твоё княжество, Катаржина, - бесцветным тоном пояснил я. - Никто не смеет истратить хотя бы медяк из казны Риницы без твоего разрешения. Некоторые торговые дома прислали вежливые, но настоятельные просьбы об оплате.

Раздражённо взлохматив волосы на голове, девушка сердито уставилась на свиток:

- Муж! - крикнула она. - У нас есть деньги, чтобы это оплатить?

Катаржина оглянулась по сторонам, испытав неловкость от того, что орёт без всякой надобности - в кабинете стояла мёртвая тишина, поскольку музыканты с грехом пополам довели свою песню до конца.

- Конечно, жена.

Сбавив тон, она распорядилась:

- Тогда заплати что положено. - Тут она снова помрачнела. - Но ты-то с какой стати должен заниматься подобным вздором? Где Рубило?

- Княжна, ты ему запретила обращаться к тебе с этими расчётами. Он исполняет твой приказ, но не допускать его к себе... от этого дело не сдвинется.

Досада Катаржины снова быстро обратилась в гнев:

- И поэтому теперь ты попрекаешь меня, словно какого-то мелкого клерка! Так что же, как только кому-нибудь потребуется моё разрешение, я должна буду все бросать и разбираться во всякой чепухе? Так ты считаешь?

- Это твоё владение, - повторил я.

Внутренне собравшись и скрестив наудачу пальцы, мне оставалось только ждать: вот сейчас она предложит, чтобы всю эту "чепуху" (то есть - управление хозяйством княжества) я взял на себя и перестал докучать ей по пустякам.

Но вышло совсем по-другому. Девушка вздохнула с кротостью, которую она никогда прежде никому не демонстрировала:

- Да, верно. Как видно, я должна примириться со всеми этими неудобствами. - Её глаза ещё раз обратились к юному менестрелю, а затем остановились на моей небритой физиономии. Очевидный контраст вдохновил княжну на быстрое решение:

- Ну вот что, муж. Сейчас уже поздно, а тебе ещё в монастырь возвращаться. Езжай в замок. Если уж я должна заняться изучением свитков и просижу с ними допоздна, я оставлю здесь этих музыкантов. Пусть играют на своих инструментах... под музыку легче работается.

- Катаржина, ты должна... - я осёкся, сообразив, что перегнул палку.

Мои расчёты не оправдались, три необдуманных слова - и работа последних пяти дней пошла псу под хвост. Последнее время я шаг за шагом, по миллиметру, перетягивал нити управления княжеством на себя, но не сдержался, надавил на девушку и она сорвалась.

Раскрасневшаяся Катаржина вскочила на ноги; её ярость, казалось, вспухала на глазах, словно обретая пищу в самой себе; она становилась почти осязаемой. Даже месяц как будто померк в небесах, и музыканты робко отложили в сторону инструменты. Княжна готова была отдать приказ о казни своего мужа, но ребёнок в её чреве шевельнулся - это движение уберегло меня от смерти, однако не умерило негодования Катаржины: