Я иду гулять! На улицу без шапки, с голой шеей, калоши натянул и – был таков, пока кипит и булькает в траншеях малиновый кисель из облаков. Собачий снег дымится моветонно, разгуливает ноздри сквозняка весёлый запах мокрого картона и выхлопной трубы грузовика. Вступаются грачи за честь мундира, в подвале кошка с кем-то не в ладах, берёза варикозной картой мира качается на ржавых проводах, её включат в апрельские заботы, где почки ждут, выплёвывая клей, когда меридианы и широты остатки стужи выжмут из ветвей. Намаз на хлеб Мама, что там у нас на Тибет? Возникает, дежурный как «здрасьте», вымыть руки бесплатный совет, а в тарелке дымится борщастье. Всё, что пахло укропом с утра и ботвой помидорной немножко, ждёт летальный исход – кожура угодившая в штопор с картошки. Рибле-крабле, опять – ни рубля: настоящее тянет резину. Заготовим корма корабля и укатимся с палубы в зиму. Окончательно сядем на мель, открывая невольничий рынок: Наступает за мартом форель и сосульки летающих рыбок. А пока, в непролазной ночи, не болит и живётся, как проще. Муэдзин с минарета кричит, словно пробует бриться наощупь. Дизель Тучи ёрзают чёрными клочьями, будто жгут поролон за бугром, а у молнии хруст в позвоночнике — долгожданный тройной перелом. И не выбросить грома из песенки вдоль оврага, где вербы хлестки. Это утром – тычинки и пестики, ближе к вечеру – сплошь лепестки. Сколько в поле несжатого воздуха, от ромашек слезится земля. Как бренчите вы шайбочкой с гвоздиком, дизеля вы мои, дизеля! Беспокойные ночи колхозные под селёдочку вспомнить пора, как по звёздам катались и ползали — нашу юность трясли трактора, слава Богу, вконец не затрахали. Злое племя оглохших тетерь с кем поделится давними страхами кто его пожалеет теперь? Друзьям И эту муку скоро перемелешь, а не помрёшь – останешься помреж. В авоську бросишь полбуханки зрелищ — орловский всё равно, как ни нарежь. Детей своих за шалости не тюкай, хоть самого не чешут за ушком. Однажды, подпоясавшись гадюкой, потопаешь за солнышком пешком. Товарищи, с утра, по магазинам, не продирая глаз, из дома – шасть, сбегают, словно раки из корзины, клешнёй за печень гулкую держась. У каждого есть повод подлечиться — на кухне приготовлены давно зелёный лук, селёдка и горчица, а за окном прокисшее вино. Грядущее с портрета смотрит косо, но только настоящий патриот закусит, огорчённо шмыгнет носом и тут же слёзы радости утрёт. Нас курица выклёвывает вроде. Дружны, как рифмы, вбитые в стишок, прощаемся, но долго не уходим и понимаем всё, на посошок. Своё
Нос ботинка из чёртовой кожи чертит круг над пустой головой — это я, будто ангел, на лонже пролетаю в глуши цирковой, невесом в облаках из попкорна. Но сегодня, программкой шурша, сам сижу, испугавшись притворно, а под купол взлетает душа. Бьёт прожектор, как шприц под лопатку, воют волки оркестру назло. Если ты в этой жизни подсадка, кто оценит твоё ремесло? Понимаешь, пронырлив, как стронций, совольерник беззубых зверей — недостаточно здешнего солнца для зарядки твоих батарей. Жизнь тряхнёт и поставит на место наблюдателем из-за кулис, где ковёрный, впадающий в детство, умирает от смеха на бис! Пацаны Засушенный Левиафан насущный сгодится нам под пиво или водку. Оставь надежды – всяк сюда идущий, пересчитавший прутиком решётку. На переезде пёс кусает воздух, как самовар, захлёбываясь паром, вокруг сплошные тернии, а звёзды задушены коньячным перегаром. Лопату прострелив из самопала, зайдёшь в кино, а там сплошные «Даки». И время пролетает, как попало, на вырезанных лыжах из бумаги. Мы этот мир прощупали с изнанки, в центральный парк протискиваясь боком, где наполняют жестяные банки берёзы свежевырубленным соком. В пятнадцать вёсен сладко сердцу ёкать, воздушный поцелуй, как чай из блюдца. Мы выросли без страха и упрёка, и в этом смысле некуда прогнуться. |
