Всё отлэ Картонные разбухшие слова, как их не разминай – не лягут гладко… Натянута, но в колышках слаба оранжевая польская палатка. Откуда шар комарьего нытья? Ведь я откинул полог на минутку: газетная будёновка – в статьях, и небо – в васильках и незабудках. Плетёт учёный кандидат паук над нами воздух в капельках сосновый. Расшатывает зубы каждый звук соединяя флексии с основой… Любимая, вся мудрость – в шашлыке, а счастье пахнет ландышем и водкой, когда невмоготу – щекой к щеке, и от щетины след на подбородке. Ещё недолго солнцу и луне сползать и подниматься по лекалу. Поэтому не думай обо мне, ошпарив губы утренним «покао». Клара ветров Воздушный змей, рождённый ползать, поднялся и упал в цене — он, исключительно для пользы, порезал ниткой пальцы мне — бумага на фанерных спицах, прожжённый формалином бинт — собрался драпать за границу, и будет из рогатки сбит! В надрывах и узлах оснастка — охота на стрижей внахлёст. Его закат вгоняет в краску, и ветер дёргает за хвост за то, что Карл украл у крали, и всё неймётся мне, вралю! Вдруг, слово за слово, искра и — копчёный окорок в раю — под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой, ансамбль ангелов «Мзиури», и зад попутчицы литой! Sony в летнюю ночь На подстаканник стрекоза присела. А ты, май лав, её спугнуть горазда — напоминает точку от прицела присохшая к щеке зубная паста. Киношный ливень Франсуа Озона не впитывает молний стекловата. Варенье из малинового звона засахарилось в блюдечке заката. Мы разложили овощи картинно — займёмся истребленьем пищи, или вперегонки на горном серпантине обнимемся, как два автомобиля. Стучит в окно рассерженная ветка, у наволочки привкус клофелина Опять самец подкрался незаметно: ему и невдомёк, что ты невинна. И Юля Катает комара в зобу под лопухом лягушка голая, у одуванчика в саду все стрелы – опереньем в голову. Из царства жестяных кастрюль и чашек, не хлебавших солоно, отправился к реке июль в лаптях расклёванных подсолнухов, с утра стрекозами мелькал, до солнца доставал проказами — ладошкой зачерпнул малька и побежал домой показывать. Попавший ветру под замес, люцерной окружён и донником напоминает дальний лес зелёный лук на подоконнике: повисли ели, как пальто, на фоне неба разогретого. И девушка не знает, что ты долго куришь после этого, не меньше любишь ни раза, тем паче столько света пролито, а улыбаешься в глаза, бубнишь стихи и гладишь кролика: всего хлопот – достать деньжат, жить, сторонясь вранья и падали, и гордо голову держать, чтоб волосы на лоб не падали. 29-е февраля
Приложишь доллар к мутному окну — протаять в полнолуние не светит. Припомнишь тех, кто эту вот весну с тобой, привстав на цыпочки, не встретит. Сам разменял Вселенную уже — ешь аспирин, бухаешь по науке, и от запавшей клавиши в душе сбегают обезжиренные звуки. Судьба, которых не уберегла, добра ко мне и мать её Тереза. Вот полночь нападёт из-за угла и проведёт звездой, как стеклорезом. Украдшему своё даётся шанс остаться здесь, обобранным до нитки. На ужин спиритический сеанс — остывшая спираль электроплитки. Любимая, с тобой семь бед в обед, тем паче – отказали от фуршета, меня не проведёшь, как Интернет, и не получишь яблоком за это. Разлука Я опять обезвожен и бытом измотан, согласился почти на медаль. В миндале твоих глаз не найти горизонта — зелена и бездонна миндаль. Почему этой прорве чужой угождаем? Разведённый разлукою спирт мы давно закусили грибными дождями, и в снегу огуречном не спим. Потянись же навстречу разбуженной кошкой: видишь – веет из печки золу. и не делай обиженно пальцы картошкой босиком на холодном полу. Я иду гулять! Память Олимпийской деревни броня — прёт комбайн. А на ферме легко молоко попадает в меня, если я не попал в молоко. Зреет в воздухе неги нуга — собирай и, в амбар, под засов. Тянут время пустые стога — половинки песочных часов. Думал, в сердце всё это несу: запах мяты и стрекот сверчков. Верил, что зарубил на носу, вышло – след от оправы очков. |
