Поезд на Чаттанугу Порой таких чудес нароешь в инстаграме, Чукотка в сентябре, какой-нибудь Прованс — как хорошо не пить в России вечерами компот, по три часа разглядывая вас. Олени разбрелись по солнечному кругу, вокруг горят снега, начищены, как медь корнета-а-пистон в пути на Чаттанугу, но не спешит чу-чу ломать свою комедь. На волю из штанов не сыплются опилки, погода не ведёт незримую войну — дрожит локомотив, как огурец на вилке, блестящий и проклёпанный во всю длину, его вдохнёт тоннель, чтоб притереться вкратце — мурлычет, словно кот, очередной перрон. Надумал старый дуб к рябине перебраться — пыхтит, пока щелбан не выпишет тромбон. Возник не он один, раздухарясь без нужды. Вон девушка едва видна сквозь лёгкий джаз — вдруг кто-то на ходу протянет хобот дружбы, лысеющим хвостом за поручни держась. Унисонные с ветром Автопилот любви планету вертит, когда мы хорошо проводим вместе, переживая всё, что выше смерти — опрелость клеветы и прелесть лести. Пора бы, наконец составив смету, погибнуть от паденья метеора. Затянуто слегка начало света — темно, и продолжение не скоро. О, нам никак отделаться от тела, ужасным мыслям никуда не деться — они торчат повсюду словно стрелы напавших на колонию индейцев. Мозг – сплошь из императоров Неронов устроивших пожар в шестой палате. Кому мигать фонариком с перрона, когда дождю за сумерки не платят? А ты, моя стальная недотрога, учи меня, чтоб вырваться из тлена, прислушиваться чутко к кашлю Бога, скользя иглой над дырами Вселенной. Прощание в июле В работе лепнина тумана, добавь лебеду и осот — скользить по наклонной туда нам, вцепившись в перила пустот. Эпоха застыла нелепо, но ты продолжай, как привык, стекло запотевшего лета нести на ладонях прямых. В покоях берёзовых просек увидишь сквозь линзу слезы — распорота молния в профиль на мокрой газете грозы. Началом июльского блуда копи благодарность судьбе, а та, что вернётся оттуда подарит надежду тебе. ОРЗ Реальность безумна, а мифы – ничто, приятно любимой натягивать гольфы. Оконную раму взвалил на плечо, но кончилась очередь в лифт на Голгофу. Нас время, как тину, цепляет веслом и в тёмную воду бросает циклично. Позволь, коль приехать окажется влом, по скайпу подёргать тебя за косички. Апрельское утро летит под откос, в грязи воробьи раскатились картошкой. Ты чувствуешь кряканье мокрых волос, что вечность пригладила детской ладошкой? Скользя в пустоту на последнем ребре, слов нежности я не сморозил ни разу — лови на прощанье, волшебной тебе, охапку ромашек горящего газа. Водная жизнь
С пяток подоткнут и, с нежностью, матом укрыт изобретённым для крепости духа при гуннах, выйдешь во сне на футбольное пастбище рыб, где корабли укачала волна на трибунах: окунь играет, освистан закат за подкат, жить поплавку две секунды и – в прошлое канет. Место прикормлено, зря что ли боги за так учат согласных мальков шевелить плавниками? Мокрый обрывок вчерашней газеты прочти — тина жильды нашу память сживает со света. Лифчик заброшен, губами стальные крючки — не разогнуть, значит пойман, и песенка спета. Бьёшь комара – так мишень попадает в снаряд, с плеском пощёчины, пятнышком новой свободы… В женщину рядом лежащую вперился взгляд — вот и войди в неё, словно в кипящую воду. Нафталин 1 До утра в тёплом шарфике молится моль, пишет жалобу на передоз нафталина, отыщи паука и заставить изволь распустить на балконе свою паутину. Насекомым противна такая война — много дыма и химии, глухо, как в танке. Мой сапёр – пылесосит планету жена, и пищат, как живые, консервные банки. 2 Обязательно в облако локтем упрусь, вот и я на филфаке единственный катет, это царство склонений и гипотенуз, лет на двести такой геометрии хватит, приглашаю подружек на тангенс пока — нас с пелёнок учили – сначала налево. Как посмертные маски, плывут облака, и пытается стать говорящим полено. В телевизоре корчится новый концерт — снова море, и щёлкают клювом бакланы. Будем жить-поживать, чтоб услышать в конце: продолжение после короткой рекламы. Вечерний звон Вдоль набережной, выкатив истому, живут скамейки дружно и светло. Влюблённые по вечеру густому ведут велосипеды за седло. А ты, отзывчивый по телефону — пролив толчёный в ступе кипяток, примериваешь сумерек попону и ловишь стрекозу за хоботок. Хранят газоны воздух из вискозы, дневного ветра пыльные мешки, хрустят стеклом голодные стрекозы, готовят кофе майские жуки. Вот на тебя глядит собака праздный, боится, что носитель языка опасен. А на деле – не заразный, одно сомненье, может быть – пока. И, как сосуды головного мозга, всё те же кракелюры на холсте — больные тросы квантового моста поддерживают братьев во Христе. Пропала связь, и быть не может горше — один стоишь на скользком сквозняке, а мимо люди ходят, словно поршни. И стрекоза, как лезвие в руке. |
