Несварение мира Создан мир из картонных коробок, где и ты паковаться изволь — выдающийся, как подбородок, упоительный, как алкоголь. Набирая цвета понемногу, за тобой подтянулись след в след — куст сирени, на босую ногу, и, на скорую руку, рассвет. Как часы, переводишь дыханье над блуждающим нервом свечи. Смерч, такая пружина в диване, нагибай – и до неба скачи, но объём не вмещается в плоскость, значит, снова система крива. Зеленеет берёза от злости и качает права-мурава. Почему, как расстёгнут ошейник, контролёру на всё наплевать — отвечающий за освещенье, бросил свечку и лезет в кровать? Выбирая другую основу, на потеху друзьям-босякам, надеваешь свой фартук фартовый в день, когда пал последний секам. Пивнуха на Каляевке 1980-й Черёмуха шипит в стеклянной кружке, ладонью липкой шлёпает об стол. Мелькая над плетёной завитушкой, изображает вобла волейбол, но, поймана за хвост, под ногтем грубым зафыркала разбрызгав чешую. И самонаводящиеся зубы запущены, и я уже жую. Не требует прописки папироска, любовь-морковь, вчерашний недосып. В курилке, за углом, студенты просто тягаются, кто выше всех поссыт, без очереди лезут кровожадно и счастливы всего-то, дураки — никто не тычет вилкой им под жабры, не отрывает, с хрустом, плавники. Москва Мне двадцать лет. Застава Ильича. Московский отвратительный рассвет. Спидола напевает ча-ча-ча, а у меня такой игрушки нет. Я соблюдаю вынужденный пост. Литинститут. Долги. Снежинок хруст. А у Москвы на всё найдётся гост, Как будто создавал её Прокруст. В носках дырявых прячешься в гостях За кресло, за диванчик – западло иметь избыток кальция в костях, а воспарить, как будто нло. Когда же все расселись по местам, Я понял, осенив себя крестом, Что я – щенок дворовый без хвоста. И не жалею, в общем-то, о том. Мораль Вот будущего классика тетрадки, святой воды ему не пить с лица: Герасим-сим не топит му-мулатку Мазай-за-зайцами плыть ленится. Не у него ли в рубище колодца в жару темно от звёзд наверняка? Неве, чтоб уползти туда придётся разжать мосты, как челюсти жука. В его столбцах проклюнутся ли всходы колючей проволоки из семян? Пора, выходит прошлое из моды, и фантик благодатью осиян. А ты рискни надменно отмолчаться, когда всё на планете этой влом, клонируй стволовые клетки счастья, но будь поаккуратней со стволом. Песня Сольвейг
Прогулял каникулы опять я — потому, трамваями трендя, город заключил меня в обьятья за попытку ветра и дождя. От портвейна сумерек осипнув, изучаю осени архив, где листы желтеющей осины на плечах товарищей бухих. Облетая сам, листаю вести будущих и прошлых непогод. Усижу ли умником на месте, если время ходит взад-вперёд, гулом водосточного прибоя за пределы разума маня, если, как проклятье родовое, песня Сольвейг мучает меня? Тишина Море в берег торкалось всю ночь — не пустили и послали прочь, Только дым валил из саксофона будто джаз, как опий подожжён. Пролетела брошенным ножом обоюдоострая ворона. Я же погружался в тишину, будто шёл по шёлковому дну, до тех пор, пока раздался ветер. Через вату памяти трубя раковина слушала тебя — или поворачивался вертел. Не поверишь – будет всё ништяк. Скрюченными пальцами дождя схвачен под уздцы лежачий камень. Отвечай вопросом на вопрос: медный всадник или купорос? Твой костёр опять развёл руками. Спотыкаясь, чайка воду бьёт точно в отражение своё. Ты же вновь изрыщешься по следу. Попадёшь из этого всего прямо бесконечности в седло — знак бессмертия велосипеда. Отражение Лейся, песня, над простором прямо в лодку рыбака: мотылёк летит, с пробором, раздвигая облака, рассекреченный, как атом, неустойчив, словно ген — весь пропитан консервантом, и практически нетлен. Это он с гуденьем низким движется наискосок, будто виолончелистка пилит фугу между ног. Принимай, вода литая — выгребаешь неспеша, а подмышку залетает отражение стрижа! На песок горячий пузом — бац, в прыжке – и над рекой, к запотевшему арбузу приморозишься щекой. |
