– Знаешь, Вася, приходи-ка ты завтра. Вот тогда я тебя с Алёной, может, и познакомлю, – отрезает Наташка.

Через минуту хлопает калитка, а Наташка уже в комнате.

– Ну, подруга, вот тебе и кавалер! Похоже, что Васька на тебя запал! – смеётся Наташка. Этого мне только не хватало!

– Ты чего, всерьёз его со мной знакомить будешь? – спрашиваю.

– Да нет, угомонись.

Поужинали и долго-долго сидели в саду под яблоней. Ночь была тихая, звёздная, но уже достаточно холодная. А потом спать пошли.

На другой день спали почти до полудня. Наташка меня разбудила, лёгкий макияж, как и вчера, сделала и снова, бурча что-то себе под нос, расчесала мою гриву.

– А теперь настало время узнать тебе, что у нас в рюкзаке! – торжественно объявила Наташка.

Уселись мы на диване, и Наташка из рюкзака достаёт… купальник! Да не свой, она уже в нём сидит.

– Это кому? – спрашиваю.

– Тебе, – отвечает.

– Так он же открытый! Как я в нём буду? Я же ведь всё-таки не совсем девочка, – удивляюсь я.

– А мы за домом загорать будем. Ты на животик ляжешь, и всё в порядке будет, – говорит Наташка.

Ладно. Снимаю я трусики, лифчик и надеваю на себя купальник. Тут тоже в качестве грудей выступает вата.

– Вот и хорошо. Загоришь, совсем как девочка. На спинке от лифчика полоска останется, а на груди белые пятна, как у нас, – смеётся Наташка.

А мне понравилось! От этих слов сразу так хорошо стало, что просто и не передашь.

– А если зайдёт кто без стука? – ехидно спрашиваю у Наташки.

– А я к нему выйду, а ты, если будешь на спинке, быстренько на животик перевернёшься. Вот и всё!

И вот мы лежим и загораем. Такая полудрёма сладкая. Подо мной груди, хоть и из ваты, но всё равно непривычно. Потом на спине лежу и ощущаю груди уже сверху.

Сколько мы загорали, не знаю. Но вот во дворе хлопнула калитка, и Наташка сорвалась с места, а я сразу переворачиваюсь на живот.

Через какое-то время приходит Наташка.

– Это сестра, Людка. Пришлось сказать ей, что я с подружкой.

– Зачем? – спрашиваю.

Наташка не успевает мне ответить, её зовёт старшая сестра. Я лежу в смятении чувств. И вот вижу, идёт Наташка, а в руках держит моё платье.

– Одевайся. Пойдём, я тебя с сестрой познакомлю.

– Ты что, с катушек съехала? Это как, познакомлю? – спрашиваю.

– Не волнуйся. Она у меня в адеквате. Помолчи сначала, а как подмигну, можешь говорить.

Ну что ты с ней сделаешь? Махнув рукой, одеваюсь и иду следом за Наташкой.

На лавочке у крыльца сидит Людмила.

– Ну вот. Хотела видеть, смотри. Это Алёна, – говорит Наташка. Я киваю головой.

– Очень приятно. А я старшая сестра Наташина, – говорит Людка.

Я опять киваю головой.

– А ты и правда ничего. Вон сейчас Васька пристал, давай я с тобой пойду, так еле отшила. Он что, в тебя влюбился что ли? – спрашивает Людка.

Я плечами пожимаю.

– Наташ, она что немая?

И тут Наташка мне подмигивает.

– Никакая я не немая, а просто голос у меня простуженный, – отвечаю ей.

Это надо было видеть: Наташка согнулась пополам от смеха, а Людка просто окаменела. Минуты через три Наташка отсмеялась и Людка пришла в себя:

– Это ты что ли?

– Конечно, я, – отвечаю.

– Наташ, а что это у вас за игры такие? – удивлённо говорит Людка.

– Ты лучше скажи: похожа она, именно она, на нас с тобой? – спрашивает Наташка.

– Да не то слово. Если бы не голос, то и не угадаешь. Ну, ребята, вы даёте! А зачем вам это? – спрашивает Людка.

– Нам так нравится! – тоном, не допускающим возражений, говорит Наташка. – И ты никому об этом не говори!

– Ладно, могила! Ты ж меня знаешь. А и правда здорово! – и Людка начинает хохотать. – А Васька дурак!

Тут мы уже ржём все вместе.

Вот так мы и познакомили меня, Алёну, с Людкой, и я приобрела подружку. Потом мне Наташка говорила, что Людмила её часто спрашивала, что, мол, когда Алёна приедет? Так-то вот.

Да, и Наташкины слова насчёт белой полосочки на спине и белых пятен на груди сбылись точь-в-точь. Всё это потом имело место быть на мне. Я, глядя на эту белизну, вспоминала те дни. Именно дни, потому что мы с Наташкой ещё раза два или три ездили в деревню загорать.

А Наташкины слова «нам так нравится» очень мне запомнились. Но только я их переделала в единственное число, потому что живу именно по этому принципу.

Ну вот. Пожалуй, одна из последних историй про моё первое лето. Да и не лето, а всего два месяца, но незабываемых.

С Наташкой мы загорали у неё в деревне не один раз. Бывало, лежишь с ней рядышком за домом, а вокруг тишина, но она не абсолютная, а наполненная летними звуками: шмель жужжит, пролетая мимо, в траве стрекочут кузнечики. А за забором поле. Ему не видно конца. И только вдали темнеет полоска леса. Над ним уже выгоревшее за лето на солнце голубое небо. Жарко. И такая расслабуха, истома во всём теле. А рядом Наташка, и ты, её подружка, лежишь рядом с ней в купальнике.

А как-то в один наш приезд поднялся ветер.

– Плохо дело. Скоро, наверное, погода испортится, – говорит Наташка.

Ветер треплет наши волосы, гуляет вокруг голых ног и забирается под платья.

– А знаешь, Наташ, у меня есть идея, – говорю я.

– Какая?

– Давай смастерим воздушный змей.

– Ты что? В детство потянуло? Смотри, ведь уже здоровая девка, а ума… – и Наташка крутит пальцем у виска.

– Ты ничего не понимаешь!

Я начинаю ей рассказывать, как мой двоюродный дед, когда мне было лет семь, учил меня изготавливать бумажного змея. Дело происходило в марте на четвёртом этаже дома на Рождественском бульваре. Запускать змей в Москве, конечно, было нельзя. Но я его сохранила до лета, и в том же дворе, у тёткиного дома, змей, как ни странно, полетел. Сколько было радости!

– Так вот, – говорю Наташке, – с тех пор я очень хорошо запомнила, как надо делать змей. А как здорово его запускать!

Наташка на меня смотрит и криво ухмыляется.

– Наташ, ну давай попробуем, – начинаю я ныть.

– А что для этого надо? – смилостивилась Наташка.

– Старая газета (их тут у вас полно), три фанерные планочки (их можно ободрать с вашего сарая), крепкие нитки (я их видела, десятый номер, здесь, в серванте) и клей.

– А где ж мы клей возьмём? – спрашивает Наташка.

– Походи по соседям. Может, у кого и есть, – отвечаю.

– Ладно, – Наташка уходит, а я принимаюсь за дело.

Пока она ходила, я всё, что было надо, приготовила. Клей она принесла. Какой уже не помню, но всё приклеилось великолепно. Я привязала к змею нитку, отцентровала её и…

– Знаешь, Наташа, я забыла: нужен ещё хвост.

– А из чего его делать-то? – спрашивает.

– Старые тряпки какие-нибудь есть?

Наташка кивает головой.

– Вот мы из них хвост и надерём, – говорю я.

Наконец змей готов, немножко подсушен на солнышке, и мы с Наташкой идём через заднюю калитку в то самое поле. Вокруг ни души.

– Держи его за бока, над головой, а хвост расправь по траве. А я отойду подальше, нитку размотаю. Как крикну, так и отпускай.

Сказано, сделано.

– Отпускай! – кричу.

Наташка отпускает змей, он нехотя поднимается над полем. Наташка смеётся и хлопает в ладоши. А я бегу. Бежать неудобно, на ногах вьетнамки, но они почти сразу же теряются. Однако змей высоко подниматься не хочет. Я остановилась, и змей приземлился почти сразу.

– Эх ты, мастерица! – кричит мне Наташка.

Но я-то сразу поняла, что хвост слишком тяжёлый. Отрываю часть хвоста, и вот мы с Наташкой опять на изготовке. На этот раз змей взлетел высоко, но сразу же стал «козырять». Термин такой: это когда змей кругами несётся к земле. У нас так и вышло. Змей со всего размаха врезался в землю.

– Ой, да ну тебя! Пойдём лучше домой. Я так думаю, что этот кусок бумаги не полетит, – говорит Наташка.

– Это почему?

– А потому, – передразнивает Наташка, – потому, что делала змей самоуверенная девчонка, которая и делать-то ничего не умеет!