Однако же она не пыталась сбежать.

– Я приглашаю тебя позавтракать со мной в летнем доме моей семьи, – произнес он наконец.

– Давно ты здесь ждешь?

– Порядочно. Боялся тебя пропустить. – Он глубоко вздохнул и поднялся. – Я рад, что ты пришла.

Он протянул ей руку.

Она приняла ее, не колеблясь.

Они прошли по безлюдному пляжу, потом Вин провел Эмили по лестнице наверх, на просторную террасу их семейного летнего дома, и жестом пригласил присаживаться в одно из удобных деревянных кресел. Эмили забралась в него с ногами и обхватила руками колени.

Она немного расслабилась лишь в тот момент, когда появилась Пенни, экономка, и подала им фриттату[4]. Вдова шестидесяти трех лет, Пенни придерживалась своих давно сложившихся взглядов самым решительным образом. Однако к Вину она питала явную слабость, а он отвечал ей неприкрытым обожанием. В детстве Пенни и летний дом на озере казались ему неразделимы. Ему представлялось, что она день и ночь неустанно сидит в кухне на табуретке и ждет, когда приедет его семья и она сможет что-нибудь для них приготовить. Однажды Вин с матерью гуляли в городе и встретили Пенни – у нее был выходной. Впервые в жизни увидев, как Пенни идет по улице, мальчик вообразил, будто она сбежала, и принялся вопить, чтобы мама поймала ее и вернула обратно. С ним случилась самая настоящая истерика. В силу своего несмышленого возраста он, лишенный возможности выехать куда бы то ни было за пределы Маллаби, воображал, что любой, кто имеет такой шанс, может исчезнуть из города навсегда. Это приводило Вина в ужас.

Завтракали они с Эмили в молчании, которое нельзя было назвать целиком и полностью непринужденным. Он нервировал ее, а она лишала его душевного равновесия. Похоже, он замахнулся на слишком серьезное дело, взял на себя больше, чем следовало. Но Вин ничего не мог с собой поделать. Всю жизнь он жил с отцовской установкой, что не в его власти ничего изменить, всю жизнь заставлял себя не завидовать свободе, которой пользовались другие. Дальше жить по правилам, придуманным для иного времени, он был не в силах. Все сошлось воедино, когда он встретил Эмили. Она сможет все исправить. Сможет снять с него клеймо. Если не кто-нибудь, а дочь Далси Шелби примет его таким, какой он есть, его семье придется с этим считаться. Эмили – первая ступень к их новой жизни.

Вин не допускал даже мысли, что может ошибаться. Он должен оказаться прав. Должен.

После завтрака они какое-то время сидели рядом в деревянных креслах, молча глядя, как в лучах утреннего солнца тает утренняя дымка. Пляж мало-помалу заполнялся людьми, становилось шумно.

– Вы часто бываете здесь в летнее время? – в конце концов спросила Эмили, глядя, как катер рассекает озерную гладь, оставляя за собой бурлящий след, похожий на вспененную газировку.

Все это время он разве что за язык себя не кусал, дожидаясь, чтобы она сказала что-нибудь первой; ему не хотелось ее торопить.

– Мы приезжаем сюда круглый год. Это такой островок дома вне дома. Хотя Пенни от этого не в восторге. Она любит заведенный порядок, а мы вечно сваливаемся как снег на голову и путаем ей все карты, как я сегодня утром.

– У меня такое чувство, что она не против. По-моему, она тебя обожает.

Эмили посмотрела на него с улыбкой; у него стеснило в груди. Он манипулировал ею и отдавал себе в этом отчет, но лишь сейчас осознал, что она с легкостью может отплатить ему той же монетой. Чтобы все получилось, он должен быть ее другом. Он сам не ожидал от себя таких чувств. Всего-то одна улыбка в нужный момент – и он уже забыл, что собирался сказать. Все, о чем он мог думать, – что она совсем не такая, какой он рисовал ее в своем воображении, наслушавшись рассказов о ее матери. Она удивительная и очень хорошая… и волосы у нее совершенно необыкновенные. Они всегда выглядят так, будто в них затаился порыв ветра, только и ожидающий, как бы налететь на тебя. Так мило и необычно.

В повисшей тишине ее улыбка угасла, и она поспешно ощупала руками свою прическу.

– У меня что-то не так с головой?

– Нет-нет, прости. Я просто думал о твоих волосах.

Она как-то непонятно на него посмотрела:

– Ты думал о моих волосах?!

Под ложечкой у него снова защекотало, как тогда, на колесе обозрения. Он не мог позволить себе потерять фокус.

– Да. Нет. То есть я задумался, носишь ли ты их когда-нибудь распущенными.

Она покачала головой:

– Они у меня сейчас как раз на самой дурацкой стадии отращивания.

– Какой длины они были раньше?

– Совсем короткие. Мама всегда стриглась коротко, поэтому и я тоже так стриглась. Но чуть больше года назад я решила немного их отпустить.

– И почему ты не хочешь быть похожей на нее?

– Я всегда хотела быть похожей на нее! Она была замечательным человеком, – с жаром произнесла Эмили, потом снова устремила взгляд на воду. – Просто невозможно постоянно пытаться сравниться с идеалом.

Разговор не клеился. Необходимо было преодолеть неловкость.

– Пойдем прогуляемся, – предложил Вин, поднимаясь.

Они оставили обувь на террасе, босиком спустились по лестнице к озеру и двинулись вдоль берега, не обращая внимания на сырость под ногами. Они практически не разговаривали, но чувства неловкости не возникало. Просто идти рядом, подчиняясь единому ритму, привыкая друг к другу, было достаточно.

Когда они дошли до бухты, Эмили покосилась на грот, где его сестра тогда устраивала вечеринку в честь своего дня рождения. На сей раз там, вдали от толпы и солнечных лучей, сидели в складных шезлонгах две пожилые четы. Не успела Эмили сделать первый шаг, как Вин уже понял, что у нее на уме.

Ни слова не говоря, она повернула в сторону от берега, к опушке. Вин немного помедлил, потом зашагал за ней следом. Эмили прошла мимо пожилых супругов в креслах и направилась к дереву, на котором были вырезаны инициалы ее матери и его дяди. Вин остановился поздороваться со стариками, чтобы немного их успокоить, потому что они смотрели на Эмили со странным выражением. Потом подошел к Эмили и встал рядом.

В последние несколько месяцев в ее жизни творился такой хаос, какого он и представить себе не мог. Вин видел ее горе. Видел, какой одинокой она себя чувствовала наедине с этим горем. Он понимал ее чувства. Кто-кто, а он знал, каково это, когда не можешь о чем-то рассказать окружающим, потому что им не с чем это сравнить. Они просто-напросто тебя не поймут.

– Думаешь, в школе всем ребятам будет известно про мою маму? – в конце концов спросила Эмили, глядя на ствол дерева. – Про ее репутацию здесь?

– Если только родители расскажут им об этом. Думаю, хуже, чем было с моим отцом, уже не будет. Я бы сильно не беспокоился насчет школы. Все не так уж и плохо. – Ему больно было видеть ее в таком состоянии. Нужно было отвлечь ее от печальных мыслей. – Расскажи мне про твою бывшую школу. Ты по ней не скучаешь? Судя по веб-сайту, у вас там было все очень… серьезно.

Это он еще мягко выразился. Сайт «Роксли», школы для девочек, был настолько пропитан праведным политкорректным негодованием, что начинало сводить скулы после одного только ознакомления с его материалами.

Эмили пожала плечами:

– Когда мама погибла, я пыталась искать утешения в учебе, но у меня ничего не вышло. Ее наследие преследовало меня повсюду. Все вокруг ждали от меня, что я теперь займу мамино место, а я не смогла. И знаешь, что забавно? Когда я приехала сюда, произошло ровно то же самое, просто с другим знаком. И я не знаю, что труднее, пытаться дотянуть до планки, которую она задала, или искупить ее грехи.

– А твои тамошние друзья?

– После гибели мамы у меня начались панические атаки. Мне не хотелось, чтобы кто-то это видел, поэтому я начала все больше и больше времени проводить в одиночестве.

Ему внезапно вспомнилось, как она сидела на скамейке, опустив голову между колен. Он к тому времени уже довольно давно наблюдал за ней и сразу же заметил неладное по тому, как она резко остановилась посреди улицы и с лица у нее схлынула вся краска. Выглядело это настолько пугающе, что он вынужден был подойти к ней, хотя совершенно не собирался.