Лёня остался.

– Поздравляю. Ну что будешь делать?

– Не знаю.

К четырем утра все разошлись. Мы пришли в общежитие. Сегодня всех пускали в любое время ночи. Нам разрешили одну ночь переспать в общежитии. Ребята с моего курса приготовили для нас брачное ложе – в углу мужской комнаты занавесили кровать простыней. Измученные, уставшие, мы тут же уснули.

На следующий день я пришел домой. Мама лежала с компрессом на голове, папа хлопотал возле нее.

– Вот видишь, до чего ты ее доводишь! – ворчал расстроенный отец.

Пока что приходил спать домой, жена – в общежитии. Следующее наше испытание будет через неделю, когда приедет Ирина мама.

Она приехала, и Ира попросила меня зайти позже. Я пришел. Обе сидели зареванные. Мама внимательно меня рассмотрела, подошла, обняла.

– Що ж вы наробыли, дитоньки?

Я молча присел.

– Донечко, що я скажу татови? Що мени робыты?

Немного посидели и договорились, что я приеду в Ходорив через неделю. Когда уходил, теща все еще причитала, покачиваясь на стуле:

– Ой, що я буду робыты? Що скажу татови?

Ира уехала в Ходорив, подробно рассказав мне, как найти их дом.

С Ирой на одном курсе учился неплохой паренек Лёва Ферцак. Был тоже из Ходорива. Вместе с Ирой они учились танцевать в местном доме культуры и оба поступили в училище. За два дня до моего отъезда за женой он отозвал меня на перемене в сторону:

– Эдик, я должен тебе кое-что сказать.

– Что?

– Я вчера вернулся из Ходорива. Все уже знают про тебя и Иру и знают, когда ты приедешь.

– Ну и что?

– А то, что пара наших хлопцев недовольны и собираются встретить тебя на вокзале. Я им сказал, что ты хороший хлопец, но они ответили, что хотят посмотреть на живого жида, который хочет забрать нашу дивчину, – рассказал Лёвка и виновато улыбнулся.

– Ничего, Лёвка, была ваша станет наша! – этак бравадисто произнес я вслух, а про себя подумал: «Ко всем моим проблемам только этого мне не хватало!»

Нужно было подготовиться, и я опять пошел к Сове. Рассказал ему о ситуации и спросил, есть ли у него что-нибудь для меня. Он полез в сундук, достал небольшую финку с черной рукояткой и кусок резинового шланга размером в полруки со свинцом внутри. Серьезная штука.

– Смотри, чтоб вернул.

– Приеду – верну.

Настроен я был решительно, в конце концов – еду забирать жену. В день отъезда мама умоляла не ехать:

– Не надо ехать, пожалуйста, тебя там убьют!

– Мама, сейчас не те времена. Никто меня не тронет, я обещал приехать, и вообще, Ира – моя жена!

Вагон был полупустой. Заморосил мелкий дождь. Ехать нужно два часа. Настроения не было. Пока ехал, пытался переосмыслить все то, что происходит с нами: «Мне через три недели девятнадцать. В феврале я стану папой». Почему-то я был уверен, что мама заберет нас домой и отдаст нам проходной коридор, в котором стоит мой диван, и это будет наше ложе. «Осенью закончится годовая отсрочка, и меня заберут на три года в армию. Ире еще год учиться, а это означает, что мама будет нянчиться с ребенком. В какую часть безразмерного Советского Союза попаду?» Думал о том, что никак не смогу влиять на ситуацию в доме. В том, что будут конфликты, не сомневался – слишком уж эмоциональны что мама, что жена.

Невидящим взглядом смотрел в окно. Бренность бытия неуклонно опускалась на мои плечи. «Что, если в самом деле меня будут ждать хлопцы на станции? Что буду делать, если полезут ко мне?» Совсем не хотелось бы сегодня ввязываться в драку, я же знал, если начнут обзывать – отвечу. С моим грозным оружием могут быть нехорошие последствия.

Подъезжаю. Показалось солнышко. Немного воспрянул духом. Вагоновожатый объявил – Ходорив. Я вышел из вагона. Закурил. Состав постоял минуты две и уехал.

Позади меня поле, впереди, у небольшого вокзальчика, стояли трое ребят. Альтернативы не было, я медленно двинулся в их сторону. Было страшновато. В голове зазвучала тема «Монтекки и Капулетти» Прокофьева, постепенно переходящая в музыку к «Великолепной семерке». Одной рукой нащупал финак в кармане, другой проверил то место, где под ремнем, заправленный в брюки, притаился шланг.

В десяти шагах от парней я остановился. Они стали плечом к плечу, загородив мне дорогу. Я сделал два шага к ним. Стоят трое симпатичных украинских хлопцев, разглядывают меня, нагло улыбаются и не отходят. Я так это круто сплюнул в сторону, ленивым движением вытащил финку, второй рукой достал из-под ремня шланг. Птичкой затрепыхалось сердце, и нервная дрожь прошла по телу. Набычившись, стремительно двинулся на них. Не ожидая такого поворота, парни быстро отошли в сторону. Сделав несколько шагов мимо них, я обернулся: стоят и больше не улыбаются. Продолжая идти, я спрятал оружие. Обернулся еще раз – идут поодаль. Шли недолго, отстали и ушли. Может, хотели просто попугать. Ну да черт с ними, мне предстоит встреча с моей новой родней, и я думал о том, как это все пройдет.

Ира ждала меня на улице, у подъезда. Жили они на первом этаже в длинном блочном двухэтажном доме на восемь квартир. Я попросил ее спрятать оружие.

– Зачем тебе это? – испуганно воскликнула Ира, пряча его в хлам под лестницей.

– Позже расскажу. Кто дома?

– Все.

– Кто все?

– Мама, ее три брата с женами, папа и его брат, бабушка и дедушка, пошли – нас ждут.

Зашли в квартиру.

– Добрый день! – поздоровался я.

Тишина. За столом сидят крепко сбитые мужики с женами. Разглядывают меня. Я оглядел всех по очереди. Подошла теща – с фингалом под глазом:

– Сидай, сынку.

Стало приятно что теща назвала меня сынку. Я сел, как оказалось, рядом с тестем. Папа выглядел боксером полутяжелого веса. Среднего роста, с кулаками-кувалдами, веселыми голубыми глазами и симпатичным лицом. В свое время отсидел восемь лет за то, что воевал за Бандеру. Там, в лагерях, потерял ногу и ходил с протезом.

У него была белая кобыла и фира (телега), на которой он развозил колбасу и мясо по местным магазинчикам. В мясе и колбасе семья не нуждалась. Мама работала на «Цукровне» (сахарный завод). Вся ее одежда, в которой она ходила на завод, была обшита бездонными карманами, в которых выносился сахар, а так как отец дома гнал самогон для собственных нужд, то было это большим подспорьем.

– Ну шо, синку, сидай, сидай, – с напускной строгостью сказал тесть, – будем пити за тебе з Иркою.

– Тато, вин дуже нэ пье! – пытаясь мне помочь, сказала Ира.

– А тебе нихто не пытае! – отрезал он.

Дочь окинула его дерзким взглядом, она его не боялась. Тут вмешался старший мамин брат, тоже огромный детина:

– Ну то добре, шо не москаль, давайте выпьемо за… как тебя зовут?

– Эдик.

– Ну то давайте выпьем за молодых, Эдика тай Ирку! – И опрокинул в горло стакан с самогоном.

Все быстренько последовали его примеру, и я тоже. На третьем заходе сказал:

– Зараз пыты не буду, може, пизнише.

Алкоголь на меня всегда действовал как снотворное. Я просто не хотел выпасть из тусовки, тем более из такой, как сегодня. Отец внимательно посмотрел на меня:

– Ну а мы тильки зачынаем.

После четвертого или пятого захода кто-то сбегал в клуб и притащил баян. Я играл и пел с ними украинские песни, которые они пели громко, но чисто. К концу нашей второй, неожиданной свадьбы я был уже своим хлопцем. Мамины братья приглашали приезжать на рыбалку.

Мы с Ирой спали в одной и единственной комнате, вместе с родителями. Ночью отец на одной ноге попрыгал к чулану, где стояло ведро. Было слышно, как он писает и пукает.

Через неделю в мой день рождения мама сказала:

– Ну что мне с вами делать? – И заплакала: – Веди свою жену!

Мой диван стал нашим, хоть и было в этом и одно неудобство. Как только мы с Ирой ложились, все начинали шастать мимо нас. То мама, то папа, то Лёня, то в туалет, то воды попить. Оставалось ждать, пока все уснут.

На мой день рождения пришла родня. Надо сказать, что родня у меня большая: три тети, три дяди, их дети и, конечно, мой самый любимый человек – моя бабушка Гутя. Дедушка болел и остался дома.